Катилинарии. Пеплум. Топливо
Шрифт:
После фиаско с вопросом о рождественских елках не помню, что я еще говорил. Могу только сказать, что это тянулось долго, очень долго и тягостно.
Когда сосед наконец ушел, мне не верилось, что еще только шесть часов вечера: я не сомневался, что уже девять, и с ужасом ждал, что он напросится на ужин. Стало быть, он просидел у нас «всего» два часа, как и вчера и позавчера.
Все мы бываем в раздражении несправедливы, и я набросился на жену:
– Зачем ты пришла ему на помощь с рождественской
– Я пришла ему на помощь?
– Да! Ты ответила за него.
– Потому что твой вопрос показался мне немного неуместным.
– Таким он и был! Тем более стоило его задать. Хотя бы для того, чтобы прощупать его интеллектуальный уровень.
– Он как-никак кардиолог.
– Может, он и был умен в далеком прошлом. Но ясно, что теперь от его ума ничего не осталось.
– А тебе не кажется, что у него скорее в жизни что-то неладно? Он выглядит таким несчастным, этот господин, и смирившимся с судьбой.
– Послушай, Жюльетта, ты прелесть, но мы же не сенбернары-спасатели.
– Ты думаешь, завтра он опять придет?
– Откуда мне знать?
Я сам не заметил, как повысил голос. Да, я сорвался на жену, как последнее ничтожество.
– Извини. Этот тип вывел меня из себя.
– Если он придет завтра, что нам делать, Эмиль?
– Не знаю. А ты как думаешь? – спросил я, сознавая свое малодушие.
Жюльетта улыбнулась и сказала:
– Может быть, завтра он и не придет.
– Может быть.
Увы, я в это больше не верил.
Назавтра в четыре часа пополудни в дверь постучали. Мы уже знали, кто это.
Месье Бернарден сидел и молчал. Всем своим видом он показывал, что находит наше нежелание поддерживать беседу верхом невоспитанности.
Ровно через два часа он ушел.
– Завтра, Жюльетта, без десяти четыре мы пойдем гулять.
Она звонко рассмеялась.
Сказано – сделано, на другой день в 3 часа 50 минут пополудни мы отправились пешком в лес. Шел снег. Мы были счастливы, наслаждаясь свободой. Никогда еще прогулка не приносила нам столько радости.
Моя жена была десятилетней девочкой. Она запрокидывала лицо к небу и широко разевала рот, стараясь проглотить как можно больше снежинок. И даже будто бы считала их. Время от времени она сообщала мне неправдоподобные цифры:
– Сто пятьдесят пять.
– Врунишка.
В лесу наши шаги были так же бесшумны, как и падающий снег. Мы не разговаривали, вновь обнаружив, что молчание равняется счастью.
Рано начало смеркаться. От окружающей белизны стало как будто еще светлее. Если бы молчание могло иметь материальное воплощение, это был бы снег.
В седьмом часу мы вернулись в Дом. На снегу еще виднелись
Жюльетта веселилась как дитя. Мне показалось, что она чересчур возбуждена: наша сказочная прогулка вкупе с афронтом доктора составили коктейль, ударивший ей в голову. Так бедна событиями была ее жизнь, что она реагировала на все исключительно остро.
Ночью моя жена спала плохо. Наутро начала кашлять. Я злился на себя: как я мог позволить ей бегать с непокрытой головой под снегом и глотать сотнями снежинки?
Простуда, ничего серьезного – но о прогулке в тот день не могло быть и речи.
Я принес ей в постель липовый отвар.
– Придет он сегодня?
Нам уже не надо было уточнять, кто это – «он».
– Может быть, наше отсутствие вчера его обескуражило.
– В прошлые разы в четыре часа у нас горел свет в гостиной. Мы можем не зажигать его.
– Вчера свет не горел. Это не помешало ему прийти.
– Эмиль, а мы вообще обязаны ему открывать?
Я вздохнул, подумав, что устами младенца глаголет истина.
– Хороший вопрос.
– Ты не ответил.
– Нет закона, обязывающего нас открывать ему дверь. Но из вежливости приходится это делать.
– А мы обязаны быть вежливыми?
Она снова попала в самую точку.
– Быть вежливым никто не обязан.
– Тогда в чем дело?
– Дело, Жюльетта, не в том, должны ли мы, а в том, можем ли.
– Не понимаю.
– Как, имея за плечами шестьдесят пять лет вежливости, в одночасье стать хамом?
– Неужели мы всю жизнь были вежливы?
– Сам факт, что ты задаешь мне этот вопрос, говорит о том, до какой степени в нас укоренились хорошие манеры. Мы так вежливы, что вежливость стала нашей второй натурой. Она подсознательна, а с подсознанием не поспоришь.
– Может, все-таки попробовать?
– Как?
– Если он постучит, а ты в это время будешь наверху, ты вполне можешь не услышать стука. Тем более в твоем возрасте. Это даже не хамство.
– А почему я буду наверху?
– Потому что я заболела, и ты сидишь у моей постели. И вообще, это его не касается. Подняться на второй этаж – что тут невежливого?
Я понимал, что она права.
В четыре часа я был наверху, в спальне, у постели больной. В дверь постучали.
– Жюльетта, я его слышу!