Катон
Шрифт:
Марк Бибул добросовестно патрулировал побережье, терпя холод, голод и недостаток питьевой воды, в качестве которой порой приходилось использовать росу. Эти лишения вызывали болезни экипажа. Поразил недуг и не щадившего себя Бибула. Однако он не оставил свой пост ради лечения, а продолжал стеречь Цезаря, предвкушая его скорый крах. В этом состоянии предчувствия близкой победы он и умер. Преемника у него не было, так как Помпей не решился снова вверить флот единому командованию. Это нарушило взаимодействие республиканских эскадр, благодаря чему у цезарианцев появился шанс еще раз попытать счастья.
Цезаря выручил Марк Антоний. Этот человек занял при императоре место Тита Лабиена и действовал с не меньшим успехом, чем его предшественник. Антоний снарядил новый флот и на нем доставил в Эпир вторую половину Цезарева
Помпей попытался помешать воссоединению сил противника, но это ему не удалось. Теперь Цезарь имел незначительный численный перевес над неприятелем и подавляющее превосходство в качестве войска. Но при всем том, его положение оставалось нелегким. Почти половину армии ему пришлось отправить в глубь страны, чтобы добывать продовольствие и фураж. Причем, в отличие от Помпея, организовавшего снабжение войска на договорной основе с населением, Цезарю приходилось прибегать к вымогательству и грабежу, что усугубляло его изоляцию. Таким образом, Помпей все еще имел позиционное преимущество и, кроме того, ожидал подкрепления из Азии. Время работало на него.
Цезарю опять пришлось искать рискованные способы, чтобы ускорить события. И в этой ситуации он снова предпринял самый смелый, а потому и самый неожиданный ход. Имея в наличии лишь часть войска, Цезарь затеял осаду гигантского, хорошо укрепленного лагеря противника у Диррахия.
Согласно правилам военной науки такая тактика не имела никакого смысла, поскольку: во-первых, неэффективно и опасно меньшими силами окружать большие; во-вторых, лагерь Помпея имел гавань, через которую мог сообщаться со всем миром; а в-третьих, сами осаждающие не располагали ресурсами, необходимыми им для собственных нужд. Но в тех делах, где был замешан Цезарь, логику следует искать между строк нелогичности. Однажды ему уже удалась осада противника в условиях еще более сложных. Это произошло в Галлии, когда он окружил системой укреплений армию Верцингеторига, будучи сам в блокадном кольце вражеских войск. Тогда Цезарь выдержал войну на два фронта и в конце концов одержал блестящую победу. Но Помпей - не Верцингегориг, и вряд ли Цезарь рассчитывал на прямой успех своего предприятия. По-видимому, он ожидал от него косвенных результатов.
Прежде всего, Цезарь хотел как можно скорее вступить в открытое сражение с противником. До сих пор Помпей уклонялся от битвы как во избежание потерь с обеих сторон, одинаково болезненных для общего Отечества, так и из опасения за своих новобранцев. Мелкими стычками он старался приучить их к врагу, в глубине души надеясь, что при его стратегическом таланте ему удастся выиграть войну вообще без генерального сражения. Цезарю, имевшему под руками только чуть более половины войска, бой тоже не гарантировал успеха, но все же давал какой-то шанс на победу, тогда как, пребывая в бездействии, он, можно сказать, каждый день терпел поражение от Помпея. Итак, затевая осаду, Цезарь тем самым хотел спровоцировать неприятеля на битву. В случае же, если бы это не удалось, он мог, как минимум, рассчитывать на моральную победу, каковая играет немалую роль в любом противостоянии, а в гражданской войне приобретает особое значение. Наконец, осада огромного лагеря требовала гигантских трудов, и целенаправленная физическая работа должна была отвлечь Цезаревых солдат от дум о своем бедственном положении и сплотить их.
И вот голодное, измотанное лишениями и сравнительно малочисленное войско принялось возводить гигантскую линию укреплений, длиною в несколько километров, чтобы взять в кольцо гораздо большую, сытую и хорошо оснащенную армию.
Сначала это вызвало в стане Помпея смех, затем - негодование, которое в свою очередь сменилось сомнением и страхом. Вскоре весь мир узнал, что Великий Помпей в собственном лагере осажден Цезарем, и эта весть поколебала не один шаткий ум. Начались волнения даже в среде самих республиканцев. Но в ответ на упреки в бездействии Помпей объяснял, что его кажущаяся пассивность является выражением оптимальной стратегической активности, так как именно он задает тон в войне, и каждый ход Цезаря представляет собою лишь вынужденную меру, заранее уготованную ему им, Помпеем.
Тем не менее,
Нарастающее в среде обеих противоборствующих сторон эмоциональное напряжение и тот, и другой полководец старались разрядить физическим трудом. Помимо вала, опоясывавшего расположение неприятельского войска, Цезарь стал возводить внешнюю фортификационную линию на случай, если республиканцы высадят десант у него в тылу. Помпей тоже развернул строительные работы по укреплению своих позиций. Время от времени между противниками возникали стычки, которым, однако, Помпей не позволял перерасти в сражение. Этими схватками он лишь приучал своих солдат не страшиться врага, но путь к победе искал в ином направлении.
Вынужденный проявлять инициативу Цезарь не мог удовольствоваться подобием осады неприятельского лагеря и предпринял финансовое наступление на Диррахий. Наиболее богатые граждане не сумели устоять против наркотического запаха взятки и согласились сделать бизнес на предательстве родного города. Однако им чуть-чуть не хватило времени, чтобы провернуть выгодную операцию, так как Помпей предпринял контрудар по противнику.
Пребывая будто бы в глухой обороне, полководец республиканцев на самом деле готовил наступление. Он изучал врага, искал слабости в его фортификационной линии и закалял своих солдат. Дождавшись подходящего момента, Помпей решительно пошел на врага.
Правда, солдаты не разделяли оптимизма полководца, страшась непобедимых, диких даже по внешнему виду Цезаревых ветеранов, и потому перед выходом из лагеря военачальники по заданию полководца попытались пробудить их энтузиазм речами. Однако это не принесло успеха. Тогда заговорил Катон, никогда не претендовавший на первые роли, и вступавший в дело лишь в тех случаях, когда другие оказывались бессильны.
"Воины, я обращаюсь к вам всем вместе и одновременно к каждому в от-дельности, - начал он.
– Сама судьба распорядилась так, чтобы сегодня жизнь каждого решила судьбу всех. Она свела сюда главные силы нашего государства, собрала тех людей, которым небезразлична судьба Отечества, кто не утонул в рутине обывательского, рабского существования. При этом она четко рассортировала всех по разным лагерям: с одной стороны встали те, кому дорог Рим как отчий дом, для кого превыше всего свобода, доблесть и слава, а по другую оказались те, кто смотрит на Отечество как на добычу, для кого самое важное - набитое брюхо, будь то чрево, роднящее нас с неразумной скотиной, будь то брюхо души - алчность и властолюбие!
Это не нас с вами окружили мощным валом варвары под римскими знаменами, эти хищники взяли в осаду сам Рим, саму Республику, ибо, кроме нас, ее некому защитить. Все, что еще осталось в мире римского, ныне находится здесь, и, если мы сегодня не победим, наше Отечество будет растерзано алчущими на тысячу кусков собственности, все граждане превратятся в рабов одного, а этот один станет рабом собственной царской короны. Но римлянин не может быть рабом, значит, с победой Цезаря все граждане, как побежденные, так и победители, перестанут быть римлянами, а это и есть гибель Рима, гибель бесславная и позорная, смерть не от внешней превосходящей силы, а от своих пороков, от собственной низости. И воспрепятствовать этому можем только мы, если окажемся достойны имени римлян, ибо римляне всегда побеждают любого врага. А происходит так потому, что суть римлянина составляют свобода и доблесть, которые зиждутся на славе Отечества. Свобода и доблесть есть ум и характер римлянина.