Каторга. Преступники
Шрифт:
Но старый законник сказался, – и вместо простых сходок для сердечных бесед он основал «церковь».
Сахалинское общество православно-верующих христиан имеет 12 апостолов, и каждый из апостолов имеет пророка.
– Как столб – подпору.
Кроме апостолов, есть еще 4 евангелиста.
– Руки и ноги Христовы.
Те, кто женат, как сам Тихон Белоножкин, живут с женами. Кто не женат – сходятся и живут «не в законе, а в любви, ибо любовь и есть закон христианский».
Мужчины зовут себя «братией», а женщин – «по духу любовницами».
Сходясь
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, благодарим нашего Отца!
Кланяются в ноги, целуют друг друга и беседуют. Беседы часто касаются сахалинских злоб дня и разрешают разные вопросы, конечно, в духе, приятном каторге. Например:
– Каждый человек спастись должен. А в голодном месте не спасешься, скорее человека съешь. А потому бежать с Сахалина – дело доброе. Духом родиться можно только на материке, где можно трудиться. А для рождения духом надо креститься водой, то есть переплыть Татарский пролив. Татарский пролив и есть Иордан. Надо сначала водой креститься, и потом уж человек идет на материк возрождаться духом.
На этих радениях они рады всякому, кто зайдет:
– Где печка, там пущай греются.
В горницах у многих из них висят иконы:
– Хоть весь дом изукрась иконами! Хорошего человека повидать всегда приятно.
Но веровать «надо в духе, а не в букве», чтоб «буква эта нашу жизнь оживляла».
– Приходите к нам! – звал меня Галактионов. – Как начнем букву закона к нашей жизни приводить – небеса радуются.
– Да почему ж ты о небесах-то знаешь?
– В мыслях радость. А небеса… Вы думаете, высоко небеса? Небеса в рост человека.
Галактионову очень хотелось, чтоб я повидался с Тихоном Белоножкиным.
– Сами увидите! Вы так ему скажите, что от меня.
Тихона застал я за работой. У него хорошее хозяйство. Он чинил телегу.
– Здравствуй, Тихон. Правда, что ты – то лицо, как тебя называет Галактионов?
Белоножкин поднял голову и глянул на меня своими действительно милыми глазами, кроткими и добрыми:
– Вы говорите.
– Нет, но ты-то как себя называешь? Тихон улыбнулся, тоже необыкновенно мило.
– Буквами чтоб я себя назвал, хотите? Разве от букв что переменится?
Мы долго беседовали с этим добрым, кротким и скромным человеком, – его интересовало, зачем я приехал: я объяснил ему, как мог, что собираю материал, чтоб описать, как живут каторжане, – и он сказал:
– Масло собираете? Понимаю.
И, прощаясь со мною и подавая мне руку, сказал:
– Масла вы в лампадку набрали много. Зажгите ее, чтоб свет был людям. А то зачем и масло?
Преступники и преступления
I
– Чувствуют ли они раскаяние?
Все лица, близко соприкасающиеся с каторгой, к которым я обращался с этим вопросом, отвечали – кто со злобой, кто с искренним сожалением – всегда одно и то же:
– Нет!
– За все время, пока я
Это был старик, сосланный за холерные беспорядки. Доктор записал его при освидетельствовании «слабосильным».
– Стой, дядя! – остановил его старик. – Ты этого не делай! А когда ж я свой грех-то отработаю?
– Да в чем твой грех-то?
– Доктора мы каменьями убили. Каменьями швыряли. И я камень бросил.
– Да ты попал ли?
– Этого уж не знаю, не видел, куда камень упал. А только все-таки бросил.
Сказать, однако, чтоб раскаяния они не чувствовали, – рискованно.
Они его не выражают. Это да.
Каторжник, как и многие страдающие люди, прежде всего горд. Всякое выражение раскаяния, сожаления о случившемся он считал бы слабостью, которой не простил бы потом себе, которой, главное, никогда не простила бы ему каторга.
А разве и мы не считаемся со взглядами и мнениями того общества, среди которого приходится жить?
Юноша Негель, [44] совершивший гнусное преступление, убийца-зверь, которого мне рекомендовали как самого отчаянного негодяя во всей каторге, – этот убийца рыдал, плакал как дитя, рассказывая мне, один на один, что его довело до преступления. И мне пришлось утешать его как ребенка, подавать ему воду, гладить по голове, называть ласковыми именами.
44
Александровская тюрьма.
Помню изумленное лицо одного из господ служащих, случайно вошедшего на эту сцену.
Помню, как он растерялся.
– Что вы сделали нашему Негелю? – спрашивал он меня потом с изумлением.
Надо было посмотреть на лицо Негеля в те несколько секунд, которые пробыл в комнате господин служащий.
Как он глотал слезы, какие делал усилия, чтобы подавить рыдания.
– Вы никому не говорите об этом! – просил он меня на прощание, – а то в каторге узнают, смеяться будут, с..!
Вот часто причина этого «холодного, спокойного отношения» к преступлению.
Не всегда, где нет трагических жестов, – там нет и трагедии.
Темна душа преступника, и нелегко заглянуть – что там таится на дне?
В квартире одного интеллигентного убийцы я обратил внимание на большую картину работы хозяина, висевшую на самом видном месте.
Картина изображала мрачный северный пейзаж. Хмурые повисшие ели. Посредине – три камня, навороченные друг на друга.
– Что это за мрачный вид? – спросил я.
– Это пейзаж, который врезался мне в память! На этом месте случилось одно трагическое происшествие.