Каторжанка
Шрифт:
Глава вторая
Все было слишком реальным, чтобы происходить не наяву. Мне было холодно и неудобно, я с трудом сдерживалась, чтобы не заорать на женщину, идущую рядом со мной: высокая, крепкая как гренадер, она не то охраняла меня, не то за мной следила. Она куталась в подобие старинной поношенной шубы, а я тряслась от пронизывающего ветра в короткой курточке, путалась в длинной юбке и сметала подолом мешанину из глины и снега.
На меня не смотрели. Моя спутница локтями расталкивала людей и ругалась. Я шла следом за ней и опускала голову — не от страха или стыда, от
За нашими спинами раздались залпы и крики, я остановилась и обернулась. Мне ничего не было видно поверх голов, все действо происходило на возвышении, на холме, а мы уже спустились настолько, что мне достались лишь напряженные спины.
Снова выстрелы, и я повернулась к женщине. Что бы там ни творилось, я оттуда ушла, и больше это меня не касается.
— Куда вы меня ведете? — спросила я сквозь зубы. Меня колотило, губы и язык еле шевелились, я понимала, что еще пара минут, и я просто рухну, физически рухну, мне нужно в тепло.
Женщина отступила от меня на шаг, и глаза ее испуганно забегали.
— Домой, ваше сиятельство, — напомнила она, глядя в сторону. — Если его сиятельство узнает…
— Без разницы! — огрызнулась я и, наплевав на все и вся, обхватила себя руками, окончательно утратившими чувствительность, и судорожно начала тереть предплечья и плечи, разгоняя кровь хоть немного. Мысли мерзли — так тоже бывает. Думать и то невозможно и сосредоточиться. — Где… — Что? Дом? Машина? Экипаж какой-нибудь? — В тепло, только побежали в тепло, быстро!
Женщина шарахнулась от меня, вскользь коснувшись кончиками пальцев век.
— Тронулась, — выдохнула она. — Ваше сиятельство, вашего мужа…
Я не слушала, что она говорит.
Город был серый — серое небо, серые дома, даже слякоть под ногами непривычная, серая, серая я и серые люди — сто пятьдесят оттенков серого цвета, серый снег, серый ветер. Ветер пах слежавшейся серой солью — возможно, море недалеко. Люди все еще стекались взглянуть на казнь, я крутила головой — должно быть хоть что-то, хоть какой-то кабак… трактир, что угодно, и вот я увидела приветливо распахнувшуюся дверь, которая выпустила упитанного господина, и с визгом рванула туда, мечтая лишь об одном — добежать и попросить полстакана виски, хотя в жизни не употребляла крепкое спиртное. Ноги мои сбивались о брусчатку и разъезжались, как у пьяного. Женщина догнала меня и поволокла в сторону от вожделенного тепла.
— Руки! — заорала я.
Визг — уже чей-то, не мой, топот сапог и голос: «Да это графиня Дитрих, скорбна стала!». Женщина, кто бы она ни была, приставлена оказалась ко мне не зря. Она не выпустила меня, несмотря на то, что я всерьез озверела и готова была вырываться, дернула меня в сторону, едва не повалила, перед нами остановился экипаж, и меня впихнули в пахнущее лошадьми и скверно выделанной кожей нутро.
— Стерва, — зашипела я. Экипаж дернулся и помчался, подскакивая на колдобинах, я скорчилась на вонючем сиденье и ловила в своем теле последние исчезающие крохи тепла. Их было так мало, что каждую я хватала мысленно как искру, старалась удержать, но куда там, они таяли как снежинки, господи, я ненавижу снег! Я ненавижу холод, я его физически не выношу!
«Это же
Если город тоже не разрушен до основания, но ведь этого просто не может быть.
Моя сопровождающая укрыла меня своей шубой. Я осознала это только тогда, когда легче стало дышать и вернулась — не полностью, но уже легче — способность воспринимать реальность. Или нереальность, я не знала, что меня окружало. Я лежала, почти наслаждалась дрожью, это значило, что я все еще жива, и часто, неглубоко дышала. Черта с два… Я хочу обратно под раскаленное солнце.
Бешеная гонка по неровной дороге окончилась. Распахнулась дверь — в этой повозке хотя бы не дуло поганым ветром, — меня выволокли, и я не была уверена, что я в состоянии открыть рот и обругать того, кто вытащил меня снова на холод, но затем меня окутало блаженным теплом, звуки улицы резко пропали, вокруг запахло как в церкви — свечами и чем-то сладким, и как только меня отпустили, я осела кулем прямо на пол.
— Доктора бы, — услышала я. — Ей с самой казни так дурно. Как бы разума не лишилась, — обеспокоенно заметила моя надсмотрщица.
— Мыслимо, — непонятно ответил мужчина. — Это еще господина помиловали.
— Да было бы лучше, если бы нет, — возразила женщина. — Святой Трон возвестил, что освободит жен от клятвы, живы мужья или нет, а толку?.. Ваше сиятельство, — она наклонилась ко мне, от нее, я разобрала, пахло приторными сладкими духами, — его сиятельство ждет вас, поди. Пойдем, пойдем.
Меня снова потащили куда-то. Я открыла глаза — синие, серые, серебристые занавеси, натертый до блеска пол, серебряные подсвечники, на толстых кусках воска трясутся от ужаса огоньки, бесконечная лестница. Мне пора бы очнуться.
Вереница комнат расплывалась в одно большое пятно, потом меня усадили, и я услышала лучший звук на свете — треск огня. Где бы я ни оказалась, напротив меня пламя ело поленья в камине. Завороженная, я стекла на пол, на коленях подползла ближе к огню, протянула руки в перчатках. Даже если подпалю, черт с ними. Лучше боль от ожога, чем мерзнуть.
— Аглая, — сказал глас небесный, — твои чувства не довели тебя до добра.
— Отвали, — прошептала я, удивляясь, что никуда за прошедшие годы не пропала юная парикмахерша Юлька, которой и по рукам клиентам иногда приходилось давать, пресекая вольности. Потом я подняла голову — на меня смотрел высокий представительный господин, словно сошедший с портретов девятнадцатого века.
Что я сказала, он не расслышал.
— Посмотрела? — продолжал господин. У него были черные как оливы глаза и немигающий взгляд. — Встань. Сидишь как кабацкая девка.
Я не пошевелилась. Господин покачал головой и сел в кресло, из которого выползла я.
— Полковник Дитрих, — выплюнул он брезгливо, — высочайшей милостью императора был помилован. Хочешь знать, что ждет его дальше?
Я помотала головой. Какое мне дело до какого-то полковника? Лишь бы господин не приказал отшвырнуть меня от огня. У меня нет сил сопротивляться.