Каторжный завод
Шрифт:
— Выпьем но единой, — говорит Лазебников, — сыт да пьян завсегда добрее, авось скорей договоримся. Ваше здоровье, дорогие гости!
Гости пьют и закусывают. Похваливают балычок. После второй начинается разговор вполголоса. После третьей — в полный голос.
Только Лазебников и Жабинов молчат, уступая друг другу очередь хода.
Наконец поднимается высокий старик с кирпичной лысиной.
— Уважаемые господа купечество! — говорит он, поглаживая сивую бороду. — Дозвольте по старшинству лет слово молвить.
—
— Уважаемые господа купечество! — повторяет Зиновий Яковлевич. — Полюбовным уговором дела сего решить нельзя. Товар один, а купцов полна застолица. А ить пальцы-то, — он протягивает жилистую растопыренную пятерню, — у каждого к себе гнутся.
— Вестимо! — кричат с обеих сторон стола.
— Стало быть, пусть бог решит. Ему виднее. Кому удачу, кому незадачу.
Лазебников хмурится. Видать, недоволен. Жабинов пристально всматривается в старика. Зато остальным предложение явно по душе. Теперь шансы выравниваются.
— Дело говоришь, Зиновий Яковлич!
— Как бог рассудит!
— Вот и выходит полюбовно!
Жабинов косит глазом на Лазебникова. Тот упорно молчит.
— Жребий предлагаешь, Зиновий Яковлич? — спрашивает Жабинов.
— Жребий, Гордей Никитич.
— Каким манером?
Сразу шум. Каждый кричит свое.
— Шары принесть!
— Раскинуть на картах!
— Семь горошин в шапку!
— Господа купечество! — обождав, пока стихнет шум, степенно говорит Зиновий Яковлевич. — Ить мы па обед пришли. Опосля балычка… — он уважительно кланяется Лазебникову, — хорош балычок, Лука Семеныч! Тает во рту! Опосля балычка самое время пельмешек отведать.
Он расстегивает кафтан и срезает ножом с жилета выпуклую бронзовую пуговицу. Затем наливает себе водки и бросает пуговицу в стакан.
— Чтобы не нобрезговали. Вот так, стало быть. Кому счастливый пельмень, тому и завод.
Жабинов смотрит на Лазебншсова. Тот пожимает плечами, как бы желая сказать: «Не за тем я вас звал, да против всех не пойдешь…»
Повар и три подручных поваренка защипывают пельмени. Купцы стоят тут же, смотрят. Все пришли на кухню, кроме Жабинова и Лазебникова. Эти сочли ниже своего достоинства.
На черных противнях белыми рядами комочки теста, начиненные мясом. И хотя пуговица еще в руках Зиновия Яковлевича и каждый пельмень на противне -— просто пельмень, кажутся они какими-то особенными.
— Три сотни, — сообщает повар.
— И еще один. — Зиновий Яковлевич подает повару пуговицу.
Повар кладет пуговицу на ладонь и подбрасывает, словно определяет на вес.
— Поди, на много потянет?
— На четвертную, — без улыбки отвечает Зиновий Яковлевич.
— И то, — говорит повар, проворно защипывает счастливый пельмень и кладет его отдельно от прочих.
Теперь уже все смотрят только на этот пельмень.
— Вали в котел! — командует повар подручным и снимает с противня упрятанную
Начищенная до блеска медная кастрюля давно уже кипит на раскаленной плите. Белые шарики, срываясь с противня, один за другим скатываются в кипящую кастрюлю.
— А ну, давай, овечка, в стадо! — говорит повар и бросает туда же замаскированную пуговицу.
Сам хозяин ресторана, юркий и подвижный, беспрерывно подмаргивающий левым глазом, раскладывает пельмени по тарелкам. Потом наполняет бокалы и, отдав общий поклон, выходит.
Лазебников поднимает бокал.
— За счастливого!
От наваристого бульона исходит щекочущий ноздри вкусный запах. Пельмени у Гринберга, как всегда, на славу.
Но сегодня, кажется, никто не замечает их вкуса. Едят с деловитой сосредоточенностью, каждый на свой манер.
Самый молодой из всех, прикренистый с коротко подстриженной черной бородой, ест торопливо, обжигаясь горячим бульоном, не успевая прожевывать, следя, лишь бы примять зубом, — не дай бог, проскочит в утробу заветная пуговица. А сосед его, похожий на монгола с темными раскосыми глазами, напротив, ест осторожненько, по одному пельменю, предварительно придавливая каждый в тарелке ложкою.
Жабинов и Лазебников больше смотрят друг на друга, нежели в тарелки, едят медленно, как бы пережидая один другого, Лазебников, положив пельмень в рот, тут же прикусывает хлеба.
— Маловато заказал, на хлеб налегаешь, — язвит Жабинов.
— По–хрестьянски, — отвечает Лазебников, — шло покойный родитель мой наказывал: мясо без хлеба не ешь!
И только высокий старик с коричневой лысиной, приправив блюдо перчиком и уксусом, ест со смаком и удовольствием. Время от времени он, не дожидаясь общего госта, наливает себе водки, выпивает й, вкусно крякнув, закусывает дымящимся в ложке пельменем.
Молодой чернобородый купец первым съедает свою порцию. Какое-то время тупо смотрит в тарелку, потом заглядывает в пустую фарфоровую супницу, стоящую посреди стола. И вдруг хватает тарелку и что есть силы швыряет в высокое, почти до потолка, зеркало в простенке. Промахивается. Тарелка попадает в бархатную штору, которою задернуто окно, падает на пол и разлетается на куски.
— Так твою… — хрипит чернобородый, — и тут сорвалось! — и жадными, налитыми кровью глазами шарит по чужим тарелкам.
Вторым отодвигает тарелку Зиновий Яковлевич.
— На все воля господня! — говорит он, истово перекрестившись, и наливает себе бокал золотистой мадеры.
Один за другим еще трое, кто с шуткой, кто с проклятием, присоединяются в компанию неудачников.
Остаются двое — Жабииов и Лазебников.
Наконец и у них в тарелке по последнему пельменю.
Лазебников тянет руку первый. Кладет пельмень в рот, отщипывает кусочек хлеба и, выплюнув пуговицу в ладонь, говорит:
— Попалась, сердешная!