Каторжный завод
Шрифт:
Кто разгадает, что ждет травинку, подхваченную невесть откуда налетевшим вихрем?..
Глава восьмая
КАЗЕННЫЙ ИНТЕРЕС
Управляющий Горным отделением, член совета Главного управления Восточной Сибири, статский советник Савицкий с трудом скрывал свое раздражение.
— Вынужден заключить, милостивый государь, что не оправдали вы доверия его высокопревосходительства. Хуже того, вы злоупотребили
На благообразном узком лице Савицкого, бледность которого подчеркивалась темными густыми бакенбардами, неприкрытая сухость, не смягченная даже обязательной вежливостью.
Подпоручик Дубравин, понимая, что успехи его в разоблачении козней Тирста весьма невелики, и не ожидал особо радушного приема. Но чтобы его обвиняли в злоупотреблении доверием генерал–губернатора — это уже слишком!
— Господин Савицкий! Я офицер. Слова ваши оскорбительны моему достоинству!
— Прискорбно, что вспомнили вы о достоинстве офицера только сейчас.
— Я не понимаю вас, господин Савицкий. Прошу объяснить, в чем усматривается вина моя.
Савицкий вынул из желтого, тисненой кожи портфеля какую-то бумагу и, казалось, намерен был передать ее подпоручику. Но передумал и, положив узкую холеную руку на исписанный лист, сказал:
— В сем рапорте достаточно красноречиво изложены все ваши художества. При всем желании извинить их молодостью вашей, не могу сыскать вам снисхождения. Правда, он чуть приметно усмехнулся одними губами, — еще Пушкин сказал: «Смешон и юноша степенный, смешон и ветреный старик». Но ваша, милостивый государь, ветреность превзошла намного границы допустимого…
— Вы не имеете права читать мне нотации! — вспыхнул подпоручик.
— …Где было ваше офицерское достоинство, когда вы унизились до кулачного поединка с нижними чинами из-за какой-то девицы легкого поведения.
— Вы но смеете!..
— Потрудитесь выслушать, подпоручик Дубравин! — в голосе Савицкого зазвучали генеральские нотки. — Неприлично перебивать старшего чипом и возрастом. Вы будете иметь возможность изложить свои возражения. Повторяю, унизились до кулачного поединка с нижними чинами, отбивая у них какую-то слободскую девку. Прене брегли ради амурных своих похождений долгом службы! Хуже того, выставили себя на общее посмешище, заставляя денщика едва ли не загонять вам дульцинею вашу. В этом проявилась забота ваша о достоинстве офицера?
— Кто посмел столь бесстыдно извратить все? — снова не выдержал подпоручик.
— Читайте! — И Савицкпй подал подпоручику рапорт Т ирста.
По мере того как подпоручик знакомился с сочинением Ивана Христиановнча, лицо его все гуще заливалось краской, до самых копчиков ушей. Затем он вспомнил сладенькую улыбочку Тирста, радушное приглашение «остались бы еще на денек, батюшка Алексей Николаевич…», и им овладела такая ярость, что, окажись Тирст поблизости, он мог бы лишиться и второго глаза.
— Клевета! Подлая клевета! Поймите же
— Кто они? — совершенно ледяным тоном спросил Савицкий.
— Тирст! Я сразу понял, что не без его ведома. И доверенный купца Лазебникова. Он мне пятьсот рублей серебром предлагал!..
— Чем доказать можете?
— Словом офицера!
— И настоящее утвержденпе столь же справедливо, как и рапорт ваш о непричастности мастерового Часовитина к порче печи?
— Я поручился вам словом офицера!
— Дивлюсь бесстыдству вашему, подпоручик! — сказал Савицкий с нескрываемым презрением, и подпоручик почувствовал, что в негодовании своем Савицкий совершенно искренен, и понял, что, кроме рапорта о любовных похождениях, Тирст подготовил ему еще какую-то пилюлю.
— Мне стыдно за вашу молодость! Чего ждать от вас отечеству?.. Мне крайне неприятен этот разговор, но полагаю его своим долгом. Хочу верить, что горький сей урок пойдет вам на пользу.
Савицкий достал из ящика стола рапорт подпоручика о преждевременной смерти Часовитпна, острожную ведомость, которую Дубравин сразу узнал по темному чернильному пятну на обложке, и еще какую-то толстую книгу.
— Вы донесли рапортом, —начал Савицкий подчеркнуто бесстрастным тоном, хотя брезгливая складка в углах губ выдавала истинное его настроение, — что мастеровой Роман Часовитин повесился в заводском остроге «Мая пятого дня», после наказания плетьми «за злоумышленную порчу печи». Так?
— Совершенно верно, — подтвердил подпоручик, начиная догадываться, в чем дело.
— Далее вы сообщаете, что согласно записи в главной заводской книге авария печи произошла «Мая десятого дня», то есть через пять дней после смерти Часовитпна, коему сия порча печп вменена в вину. Так? Дату смерти Часовитпна вы указываете, ссылаясь на запись в острожной ведомости. Так?
Подпоручик кивнул молча, сцепив зубы. Савицкий заметил его волнение.
— Благоволите заглянуть в острожную ведомость. Вот она! — Савицкий раскрыл книгу на странице, отмеченной закладкой.
Против записи о смерти ссыльно–каторжного Романа Часовитнна стояла дата: «Мая пятнадцатого дня».
— Подлог! — Подпоручик вскочил и в ярости хватил кулаком по злополучной ведомости. — Гнусный подлог! Часовитин умер пятого числа! Я же не слеп был!
Савицкий, казалось, оставил без внимания азарт подпоручика.
— Любопытно знать, как объясните вы это? По моей просьбе консистория представила копию всех записей в церковной книге Николаевского прихода за первую половину пыпе текущего года. Прошу заглянуть! — И, найдя нужную страницу, Савицкий показал подпоручику запись о погребении «Мая семнадцатого дня» наложившего на себя руки Романа Часовитнна.