Катрин Блюм
Шрифт:
Косоглазый имел репутацию лучшей ищейки во всем Вилльер-Котре и на целых три лье вокруг него.
Несмотря на то, что он был слишком молод, чтобы преуспеть в искусстве псовой охоты, Франсуа также считался одним из самых искусных загонщиков во всей округе. Если нужно было провести разведку или загнать кабана, то это непростое дело всегда поручали Франсуа.
Для него лес, каким бы густым он ни был, не имел тайн; сломанный стебелек цветка, перевернутый лист и пучок травы, зацепившийся за колючки кустарника, открывали ему с начала до конца ночную сказку, для которой, казалось, не
Так как это было следующее воскресенье после праздника Корси, то лесничие из ближайших лесничеств получили разрешение господина инспектора Девиалена загнать по этому случаю кабана. Чтобы этот кабан не ускользнул от охотников или не сбил их со следа, поднять кабана поручили Франсуа. Он только что со своей обычной добросовестностью выполнил это поручение, когда мы встретили его на просеке Ушар, около двери дома дядюшки Гийома, от холода стучащего ногой об ногу.
— Наденьте, по крайней мере, штаны… Я не спешу, хотя совсем не жарко! Брр!
— Как! — сказал дядюшка Гийом, когда Франсуа поста вил в угол свое ружье, а Косоглазый улегся у камина. — Ты говоришь, что сейчас, в мае, не жарко? Представляю, что бы ты запел, мерзляк, если бы ты участвовал в Русской кампании!
— Минуточку, дядюшка Гийом! Когда я сказал «не жарко», то вы должны понимать, что это только так говорится… Я сказал «не жарко» в смысле «не жарко» ночью! Ночи — уж вы-то должны были это заметить, — ночи не проходят так быстро, как дни, может быть потому, что ночью темно. Поэтому днем — май; а ночью — февраль. Так что я не отказываюсь от своих слов — совсем не жарко. Брр!
Гийом перестал высекать огонь и посмотрел на Франсуа искоса на манер Косоглазого.
— Послушай, мальчик, — спросил он, — хочешь, я тебе скажу одну вещь? — Говорите, дядюшка Гийом, — ответил Франсуа, в свою очередь глядя на старого лесничего с плутовским видом, столь характерным для пикардийского крестьянина и его соседа, крестьянина из Иль-де-Франса, — говорите! Вы так прекрасно говорите, когда вообще это делаете!
— Хорошо! В таком случае, я скажу, что ты прикидываешься дураком!
— Я вас не понимаю!
— Не понимаешь?!!!
— Нет, клянусь честью!
— Да, ты сказал, что тебе холодно, чтобы я предложил тебе капельку вина!
— Клянусь Богом, я даже об этом и не подумал! Но это не значит, что я от него откажусь, если вы мне предложите! О нет, дядюшка Гийом, я слишком хорошо знаю, какое уважение я дол жен к вам питать!
И, склонив голову, он продолжал смотреть на дядюшку Гийома своим насмешливым взглядом.
Гийом, произнеся свое обычное «гм»!, которое выражало сомнение по поводу бескорыстного внимания и уважения к нему Франсуа, снова начал высекать огонь при помощи огнива и камня. После третьей попытки ему удалось высечь горящую искру, и одним из пальцев, который, казалось, был абсолютно бесчувственным к жаре, прижал трут к отверстию трубки, набитой табаком, и начал вдыхать дым, который поначалу казался лишь незаметным паром, а затем стал постепенно превращаться в белые клубы, становящиеся все более и более густыми.
Убедившись
— Ну, — сказал он, — сначала мы скажем несколько слов бутылочке коньяка, а потом уже поговорим о наших делах! — Всего лишь несколько слов? Как вы скупы на слова, дядюшка Гийом!
Словно желая опровергнуть эти слова Франсуа, дядюшка Гийом доверху наполнил оба стакана; затем, приблизив свой стакан к стакану молодого человека, он легонько чокнулся с ним и сказал:
— За твое здоровье!
— За ваше здоровье! И за здоровье вашей жены, и дай ей Бог быть менее упрямой! — ответил Франсуа.
— Да уж! — сказал дядюшка Гийом, состроив гримасу, которая представляла собой некоторое подобие улыбки.
Затем, взяв в левую руку свою трубку, которую он по привычке заложил за спину, он взял правой рукой стакан и, поднеся его ко рту, осушил его одним глотком.
— Но подождите же! — смеясь, воскликнул Франсуа, — я еще не закончил, и мы должны будем начать снова. За здоровье мсье Бернара, вашего сына! — И он осушил, в свою очередь, маленький стакан, но с большим изяществом и наслаждением, чем это сделал старый лесничий.
Однако, выпив последнюю капельку, он пристукнул ногой, словно в порыве глубокого отчаяния.
— Да, — сказал он, — но мне кажется, что я кого-то забыл!
— Кого же ты забыл? — спросил Гийом, с усилием выпуская два больших колечка дыма.
— Кого я забыл? — воскликнул Франсуа. — Черт возьми! Да мадемуазель Катрин, вашу племянницу! Это очень нехорошо, забывать отсутствующих! Но стакан пуст, посмотрите сами, дядюшка Гийом!
И, налив последнюю капельку прозрачного напитка на ноготь большого пальца, он прибавил:
— Взгляните на этот топаз на моем ногте!
Гийом сделал гримасу, которая означала: «Шутник, я знаю твой план, но, принимая во внимание твое доброе намерение, я тебе прощаю!»
Дядюшка Гийом, как мы уже заметили, говорил мало, но зато он в совершенстве владел искусством пантомимы. Скорчив гримасу, он взял бутылку и наполнил стаканы таким образом, что вино даже перелилось в блюдца.
— Возьми! — сказал он.
— О! — воскликнул Франсуа. — На этот раз дядюшка Гийом вовсе не скуп! Сразу видно, что он любит свою очаровательную племянницу!
Затем, поднеся стакан к губам с явным воодушевлением, вызванным как напитком, так и упоминанием о девушке, он произнес:
— А кто же ее не любит, нашу дорогую мадемуазель Катрин? Это все равно, что не любить коньяк!
И на этот раз, следуя примеру, который ему подал дядюшка Гийом, он осушил стакан одним глотком.
Старый лесничий сделал то же самое с чисто военной точностью; разница заключалась лишь в том, что каждый из них по-разному выразил то удовлетворение, которое вызвала эта благословенная жидкость, наполняя теплом грудную клетку.