Катрин и хранитель сокровищ
Шрифт:
— Итак, наконец-то вы здесь. Я уже совсем было расстался с надеждой увидеть вас снова. Честно говоря, я думал, что вы мертвы. Должен сознаться, что я поражен вашим бесстыдством. Вы исчезаете на два года… или что-то около того… а потом внезапно появляетесь неизвестно откуда и требуете аудиенции, как будто ничего особенного не случилось и вы вашим поведением не лишили себя права на подобную милость!
Голос Филиппа изменился в тембре, и Катрин поняла, что Филипп пытается совладать со своей яростью, и решила сказать прямо:
— Зачем же дарить ее мне, если я ее не заслужила?
— Чтобы
Грубость Филиппа и его пренебрежение элементарнейшими правилами вежливости нисколько не смутили Катрин. Он давным-давно утратил, даже если когда-то и имел, свою власть над ней, позволяющую ему запугать или устрашить ее! Наоборот, эта грубость только укрепила в ней самообладание, и она слегка улыбнулась:
— Вы, конечно, не думаете, что я пришла сюда затем, чтобы просить вас служить даме зеркалом, монсеньор?
Эти последние два года были мирными и даже прибыльными для вас, но для меня это были годы страданий.
— Кто просил вас страдать?
— Никто! И вы не должны думать, что я о них сожалею! Я, может быть, и страдала, но зато я, наконец, перестала презирать себя!
Увидав вспышку гнева в глазах Филиппа, Катрин поняла, что зашла слишком далеко и что если она будет продолжать в том же духе, то успех ее миссии будет поставлен под угрозу. В конце концов, ей не в чем было упрекать Филиппа, да и пришла она для того, чтобы просить его о великой милости. Она отступила назад.
— Простите меня! Я говорила не подумав. Я только хотела сказать, что с тех пор, как вы женаты, мне нет места рядом с вами. Я слышала, что вы женились… надеюсь, счастливо?
— Очень!
— Я рада. Значит небо услышало мои молитвы о вашем счастье…
В шатре повисла тяжелая тишина, которую нарушил только зевок одной из лежащих у порога борзых. Катрин не могла придумать, что еще скачать, и подыскивала подходящие слова, как вдруг Филипп оставил свою величественную позу, снял и отшвырнул большую шляпу из черного войлока, украшенную пером цапли и рубиновой застежкой, и схватил Катрин за руки.
— Хватит обмениваться любезностями и ходить вокруг да около! Конечно, я имею право хоть на какое-нибудь объяснение! Я ждал два года, два года, ты слышишь? Почему ты ушла от меня?
Его привычный тон рассеял всю ее неловкость как по волшебству. Катрин вновь ощутила себя на твердой почве.
— Я ведь сказала вам: потому, что вы собирались снова жениться. Я слишком горда, чтобы довольствоваться вторым местом, и, прожив столько времени с вами вместе я не хотела становиться посмешищем всего двора.
По лицу Филиппа разлилось самое чистосердечное удивление.
— Посмешищем? Неужели я был в твоих глазах столь жалкой личностью и ты не верила, что я смогу сохранить за тобой то высокое положение, до которого сам тебя поднял? За тобою, за женщиной, которая все еще оплакивала смерть нашего сына?
Но Катрин не позволила смягчить себя напоминанием о ребенке.
— О, я не сомневаюсь, что вы собирались
Сен-Реми? Ланнуа, Тулонжона? Кого из ваших вассалов вы готовили к мысли о том, что он должен жениться на вашей любовнице ради вашего удовольствия… а потом почтительно закрывать глаза на все, что бы ни происходило?
— Никого! Я никогда не стал бы делить тебя ни с кем.
Я сделал бы тебя герцогиней, ни от кого не зависящей принцессой… ты могла бы выбрать себе любую землю по своему вкусу. Ты прекрасно знала, что я любил тебя больше всего на свете… как будто я не доказывал тебе это снова и снова! И еще совсем недавно — тоже! Ты знаешь. что это так?
Он сорвал с себя массивную золотую цепь и поднес ее к носу Катрин.
— Ты знаешь?
— Да, — коротко ответила она. — Это — Золотое руно, орден, который вы учредили в честь вашего брака.
— Моего брака? Ты знаешь, о ком я думал, когда его так называл? Разве это не тебя я звал своим золотым руном?
Он сердито швырнул цепь на пол и внезапно одним ловким движением распустил ее волосы. Густые, сверкающие пряди каскадом рассыпались по ее черному замшевому костюму, вернув, как по волшебству, все ее прежнее великолепие. Затем он подвел Катрин к большому венецианскому зеркалу, украшавшему одну из стен шатра.
— Смотри! Это ты — владелица подлинного золотого руна!
Но он не дал ей времени взглянуть на себя. Вместо этого он заключил ее в страстные объятия, с силой прижав к себе и не обращая внимания на то, что его стальной нагрудник может покалечить ее.
— Катрин… Я по-прежнему люблю тебя… Я так и не позабыл тебя…
— Теперь вам будет легче это сделать… теперь, когда я так сильно изменилась!
— Нет… ну конечно, ты все та же! Я сказал это только потому, что уже почти два года изнываю от разлуки! Ты так же красива, как и всегда, — может быть, немного похудела, но от этого твои глаза кажутся еще больше, а твоя талия — еще уже. Катрин, любовь моя! Я столько раз звал тебя, моя милая, прекрасная, незаменимая…
Он расстегнул воротник ее кожаной куртки и уткнулся в нежную ямку у нее под горлом. Отклонившись назад, Катрин чувствовала, как она слабеет в плену его крепких рук. То старое влечение, которое так долго привязывало ее к этому необычайно обаятельному человеку, снова начало действовать на нее все сильнее и сильнее.
Через несколько секунд он поднимет ее на руки и отнесет к огромной, украшенной золотом кровати, и у нее не хватит сил сопротивляться ему… И тут перед ней внезапно, как вспышка молнии, предстало видение умирающего Арно, вытянувшегося на маленькой узкой кровати в келье, Арно, которому она принадлежала душой и телом. Что значили все эти старые чувственные развлечения в сравнении с полнотой той любви, которую он один мог пробудить в ней? Их яростная страсть, жестокая и лишенная нежности, была для нее более значительна и остра, чем все ласки Филиппа. Тело Катрин одеревенело. Она осторожно, но решительно толкнула герцога.