«Катюши» – «Сталинские орга?ны»
Шрифт:
У меня два замполита были. Первый – доцент Одесского университет по политэкономии. Мы с ним в одной машине жили, хороший человек. Второй… Когда поехал на войну с Японией, я другой дивизион принял. Так замполитом был бывший секретарь райкома, он дружил с начальником политотдела бригады. Так вот, и тот и другой – они боялись на передовую ходить. Вызываешь, не в приказном, дескать: «Приходи, посмотрим», обязательно занят. Это много характеризует.
Первоначально у вас были ЗИСы, а «студебеккеры» ваша часть получала?
Да. Прекрасные машины, по сравнению с ЗИСом – в 100 раз лучше.
Вообще, мы дружили
А вообще как на фронте кормили?
Нормально. Только на Северо-Западном фронте, в «коридоре смерти» – там сложнее было. Продовольствие было, но его невозможно было доставить. Помню, у нас в дивизионе бочка водки на 100 литров была, там сперва часовой стоял, а потом, когда голодуха была, часового сняли и никто не подходил. Если бы человек выпил 100 грамм – он бы умер. Такой голод был, что человек в сознании не возьмет водки.
Мы там в поле ходили, картошку искали, хоть мороженую, чтобы хоть оладушек сделать. Там случай был, я одному солдату свои шерстяные брюки отдал. Он убил тетерку, а мне так есть хотелось… Я мог ему приказать, но мне стыдно было, он же такой же голодный, как и я… И я отдал ему свои офицерские шерстяные брюки: «Возьми, но дай мне поесть»…
А 100 грамм выдавали на фронте?
Обычно выдавали перед боем.
Как часто мылись на фронте?
В 90 случаях из 100 мылись перед боем. И меняли белье. Но регулярно мыться не получалось. Вша нас поедом ела. Утюгом когда белье и форму гладишь – гниды аж трещали.
А как со вшами боролись?
Прожаривали. Накаляли специальные баки и в них прожаривали.
Женщины в части были?
Сперва нет. В 1944–1945 годах стали появляться.
Какое отношение было к немцам?
Противник есть противник, враг есть враг. Но когда его в плен взяли – должно быть отношение как к человеку. Был у меня случай, когда я был начальником разведки, взяли 6 пленных, радистов, с рациями. Пятеро быстро поняли, куда попали, а один, молодой лет 18 – патриот своего рейха. Офицер проходит – он вскакивает: «Хайль Гитлер!» Я его назвал политический волчонок, он не понимает, куда он попал, не понимал, что у нас эта пропаганда не пройдет, там же люди старше его были. И вот так он часов 6 прыгал. На него сперва не обращали внимания, а потом одному надоело, и он его убил. Но не из ненависти, а надоел.
А какое отношение было к местному населению в Прибалтике и Восточной Пруссии? Как вы относились к местному населению?
В Восточной Пруссии нам сразу сказали: «Ничего не трогайте. Это все наше будет». Нельзя мародерничать, разрушать.
А в Прибалтике местное население к нам плохо относилось. Причем не только в Прибалтике. На Северо-Западном фронте был такой случай – наши советские граждане, колхозники. Им немцы вроде как поддержку оказывали, бревна давали, лошадей колхозных, чтобы они дома строили. А тогда мы как раз голодали. Еду у местного населения попросишь – не давали. Говорят: «Немцы нам давали, а вы берете»…
Нас
Когда вы узнали, что едете в Японию, какое ощущение было?
Когда на Дальний Восток ехали, мне пришлось один вагон выделить. Я тогда человек 40–50 арестовал, люди поняли, что мы на войну едем, не отдыхать.
Последний вопрос: как во время войны относились к Сталину?
Уважали. Сейчас забывают о его роли. Один только штрих – во время войны цены на хлеб и продовольствие держались на одном уровне, не было никаких повышений. А когда война окончилась, Сталин 9 лет подряд снижал цены, каждый год. Эти детали не надо забывать.
Спасибо, Леонид Андреевич.
Интервью и лит. обработка. Н. Аничкин
Бубнов Александр Михайлович
Я родился 7 февраля 1924 года в деревне Батулино Талдомского района Московской области. Отец у меня был пожарником, а мать работала на заводе. В 1937 году моего отца арестовали, и мне пришлось пойти работать. В 1940 году я окончил 7 классов и уехал в Москву, к своей тетке, младшей сестре отца. Ее муж работал на заводе, а потом взяли его в МГБ. Он меня устроил на Московский кислородный завод автогеностроения медником.
Поскольку он работал в МГБ, то домой он приезжал поздно и всегда мне говорил: «Саша, гуляй, не стесняйся», – я жил с ними, у меня была своя большая, 22 метра, комната. В апреле 1941 года дядю направили в командировку в Ригу. 21 июня он вернулся из командировки. Вечером мы собрались за столом, песни пели. Утром он встал и попросил сходить меня в магазин. Я сходил в магазин и на рынок, и тут по радио началось выступление Молотова. Сразу началась паника, а по Варшавскому шоссе было много военных штабов, и, наверное, военных вызвали в свои части, они ехали, все с сигналами, а народ разбежался по магазинам. Я пришел домой, а дядя поехал в свой наркомат. Его опять обратно в Ригу, а ночью 27 июня он вернулся, весь грязный. До Риги он так и не доехал, сумел добраться только до Минска. После возвращения его направили в Куйбышев, куда он уехал с семьей, и я остался один.
После начала войны я продолжал работать на заводе и одновременно вступил в пожарную охрану, в случае воздушной тревоги мы занимали места на крышах, чтобы сбрасывать зажигалки.
Наш завод вырабатывал кислород, которым снабжал всю страну. Однажды, во время бомбежки, у нас на заводе возник пожар, и огонь подбирался к складу с баллонами с кислородом, а взрыв одного баллона – это взрыв килограмма взрывчатки. Кроме того, загорелся газовый цех. Я влетел в цех, газ пережал, а потом побежал тушить склады, в том числе те, на которых хранились бутылки с кислотой. Ну и пока тушили пожар, некоторые бутылки лопнули и меня обожгло кислотой.