Кавалер дю Ландро
Шрифт:
— Но никто не крал у тебя Элизабет!
— Нет, крал, старина. Кюре, святые сестры, вся эта поповская камарилья.
Он зазвонил в колокольчик, как погибающий человек, назвал себя громовым голосом. На сестру-привратницу это, казалось, не произвело никакого впечатления. Она провела его в приемную, потом вышла, следя за ним краем глаза и обронив по пути:
— Вы можете присесть, господин. Я сейчас предупрежу мать-настоятельницу.
— Она моя родственница. Пусть не валяет дурака!
— Это не в ее привычках, господин.
Перед ним, до самого потолка,
— Рад вас видеть, моя дорогая Элали.
— Зови меня «мать моя» или «госпожа настоятельница», как тебе удобнее.
— Хорошо. Вот я и здесь, мать моя, из мяса и костей, правда, больше из костей, чем из мяса. Тот, кого объявили погибшим, но живой.
— Воздадим хвалу Господу нашему!
— Счастье мое зависит от вас так же, как и от него, если не больше.
— Что ты говоришь, дитя мое?
— Я говорю, мать моя, что место Элизабет Сурди не в этих стенах.
— А где же?
— В Сурди или в Ублоньер, в зависимости от нашего с ней решения. Конечно, я шучу, это она будет выбирать.
— Что за тон? Ты забыл, где находишься?
— Я больше не в казарме, не в строю, не правда ли? Я в святой обители. Моя грубость вас задевает? Надо было надеть перчатки перед разговором? Армия меня не облагородила? Неважно! Я привык выражаться ясно и четко. Я пришел забрать Элизабет, которая принадлежит мне. Она не супруга Господа, она моя жена.
— А разве вы обвенчаны?
— Наша свадьба должна была состояться! Элизабет ушла к вам не по призванию, а под давлением безнадежности. Она считала, что я мертв. А я жив. Ошибочный расклад.
— Юбер, жизнь души не карточная партия. Но я понимаю твое отчаяние и прощаю твое поведение. Но ты должен признать, как бы это ни было тяжело, что ложная весть о твоей смерти была только последней каплей воды, переполнившей чашу.
— Каплей воды!
— Ты не мог не знать о набожности Элизабет, ее любви к Господу нашему Иисусу Христу. Нужна была ничтожная малость, чтобы освободить ее от мирских обязательств.
— Речь шла не об обязательствах, а о событии, которое должно было произойти в ближайшее время, она мне обещала. И только по трагической случайности я не успел ответить… Однако, мать моя, это меня она предпочла Господу, я вас уверяю. Несчастная, как только увидит меня, не будет колебаться ни секунды.
— Ты, однако, богохульствуешь, шевалье. Ты стал таким нечестивцем, несмотря на свое имя!
— Это к делу не относится!
— Под властью своей страсти ты утратил христианское смирение. Я тебе повторяю: наша сестра Элизабет выбрала Бога, только Бога!
— Нет! — закричал шевалье, схватившись за прутья решетки так, что пальцы его побелели. — Если вы верите в то, что говорите, позовите Элизабет. Пусть она выслушает меня, один только раз! Наберитесь смелости!
— У меня хватит смелости, шевалье. Ты забыл, что у нас с тобой одна кровь.
Когда шевалье увидел за прутьями решетки
— Вернись!
— Слишком поздно, любимый мой. Я обещала. Все решено.
— Нет! Ты ведь еще не давала обет.
— О небо! Если бы я получила хоть одно письмо от тебя!
— Даже если бы я был генералом, мои письма не могли дойти из России. А я простой лейтенант!
— Но ты же написал мне из Дрездена, рассказывал о Великой армии, о пушках, о твоей кавалерийской дивизии, о короле Мюрате… Но о нас, нашей любви — ни одного слова.
— Я виноват. В эйфории начала… Элизабет, выслушай меня, посмотри на меня! Ты ведь всего лишь послушница, ты еще можешь уйти.
— Я дала обет Богу в своем сердце.
Лучше не описывать последующие сцены, слова и стенания шевалье. Мать-настоятельница положила им конец, сказав:
— Свидание не может больше продолжаться, шевалье. Господь понимает твою боль и, я надеюсь, простит бесчинства, ею вызванные. Пойдем, сестра, настало время прогулки.
Тогда этот безумец, эта горячая голова, вскочил на Тримбаль и объехал вокруг монастыря, окруженного высокой стеной, за исключением одного места, где зиял широкий пролом, закрытый оградой из переплетенных веток. Шевалье раскидал это непрочное препятствие и проник за ограду вместе с Тримбаль, не обращая внимание на увещевания Десланда. Он пустил Тримбаль вскачь через грядки с зеленью, между шпалер грушевых деревьев и самшитовых зарослей. Десланд последовал за ним, чтобы предотвратить возможную катастрофу, если это будет в его силах. Сестры прогуливались по аллеям, сложив руки на груди и бормоча молитвы. Когда появился этот обезумевший, они опешили, потом бросились все вместе к одной-единственной двери. Шевалье успел схватить Элизабет на скаку и поднять в седло.
— Ты моя. Я увезу тебя! — выкрикнул он.
Но когда они уже покинули стены монастыря, Элизабет пришла в себя и стала вырываться.
— Ты чудовище!
— Я тебя люблю.
— Ты мог сказать это раньше.
— Я тебя люблю!
— Я выбрала Бога, а не тебя, дьявола!
— Я тебя люблю.
— Пусти меня!
— Я тебя люблю!
Она ударила его по лицу. Так сильно, что разбила бровь. Показалась кровь.
— Я тебя ненавижу! Ты все погубил, все разбил, все растоптал, а теперь ты хочешь еще убить и память о тебе.
Копыта Тримбаль отбивали дробь по земле.
— Ах так! — воскликнул Ландро. — Хорошо! Я все погубил?
— Аббат Гудон говорил мне, что в тебе есть и прекрасное, и отвратительное. Теперь я знаю, что победило, и кто тебя на это толкает. Никто бы не осмелился сделать то, что ты совершил, без его помощи.
— Правильно, никто из наших. Они все ангелы, не так ли, или готовятся стать ими? Но я, Элизабет, разве я могу быть похожим на них?
Он взял себя в руки. Но его все еще била дрожь.