Кавалер Красного замка
Шрифт:
— Теперь уже не гражданка Диксмер желает войти в Тампль, а я прошу ее и вас прийти и скрасить одиночество несчастного узника. Надо сказать, что, когда за мной запрут ворота, к счастью, только на 24 часа, я становлюсь таким же пленником, как король или принцессы крови. Приходите же, умоляю вас.
— Ну, Моран, — сказала Женевьева, — проводите же меня.
— Это будет потерянный день, — сказал Моран.
— Так и я не пойду, — прибавила Женевьева.
— Почему же? — спросил Моран.
—
— В таком случае, гражданин, — сказал Морис Морану, — если вы обыкновенный смертный, пожертвуйте половиной дня жене вашего друга.
— Извольте! — сказал Моран.
— Теперь, — подхватил Морис, — я у вас только одного прошу — это скромности. Само посещение Тампля навлекает подозрение. Если затем последует какой-нибудь несчастный случай, всем нам неизбежно предстоит потерять голову на плахе. Якобинцы не шутят, черт возьми! Вы, кажется, слышали, как они обошлись с жирондистами?
— Тьфу, пропасть, — сказал Моран, — надо принять во внимание все, что говорит гражданин Морис. Такой способ окончить торговые занятия мне совсем не по нутру.
— Разве вы не слыхали, — с улыбкой подхватила Женевьева, — что гражданин Морис сказал «всем нам»?
— Ну, что же, что «всем»!
— Всем нам вместе.
— Да, — проговорил Моран, — общество весьма приятное, но я охотнее соглашусь, моя сентиментальная красавица, пожить в вашем обществе, нежели умереть.
«Кой черт, где же была моя голова, — подумал Морис, — когда я воображал, что этот человек влюблен в Женевьеву?»
— Так решено, — ответила Женевьева. — Моран, я к вам обращаюсь, к вам, рассеянному, к вам, вечно задумчивому. Стало быть, в будущий четверг. Не вздумайте в среду вечером начать какой-нибудь химический опыт, который задержит вас на двадцать четыре часа, как это бывает с вами.
— Будьте покойны, — сказал Моран, — притом же вы мне накануне напомните.
Женевьева встала из-за стола, Морис последовал ее примеру. Не отстал бы от них и Моран, но один из мастеровых принес химику небольшой пузырек со спиртом, который и привлек все его внимание.
— Уйдем скорей, — сказал Морис, увлекая Женевьеву.
— О, успокойтесь, — молвила Женевьева, — это займет всего часа два.
И молодая женщина протянула ему свою руку, которую он сжал в своих.
Она раскаивалась в своих ухищрениях и счастьем платила ему за это раскаяние.
—
— А в чем причина? Ваша небрежность, — сказал Морис. — Бедные гвоздики!
— Совсем не моя небрежность, а ваша невнимательность, друг мой.
— Однако же требования их были невелики, Женевьева. Капля воды, вот и все, а в мое отсутствие вы на это имели довольно времени.
— Ах, — сказала Женевьева, — если б цветы поливались слезами, эти бедные гвоздики не могли бы засохнуть.
Морис обнял ее, живо прижал к сердцу, и прежде нежели она успела защититься — жар уст его горел на полутомном, полуулыбающемся лице ее, обращенном к погибшим растениям.
Женевьева чувствовала себя до такой степени виновной, что благосклонно все сносила.
Диксмер вернулся довольно поздно и когда прибыл, то застал Морана, Женевьеву и Мориса в саду, спорящими о ботанике.
XX. Цветочница
Наконец настал знаменитый четверг, день дежурства Мориса.
Это было в июне. Уже начинало ощущаться приближение ужасной собаки, которую древние представляли томимой неутолимой жаждой и которая по верованию парижских плебеев гладко вылизывает мостовые. Париж был чист, как ковер, и душистый аромат, поднимаясь от цветов и исходя от деревьев, как будто старался хоть несколько изгладить из памяти жителей столицы чад крови, беспрестанно дымящийся на ее площадях.
Морис должен был прибыть в Тампль к девяти часам; два его сотоварища были Мерсево и Агрикола. В 8 часов он уже был на улице Сен-Жак в полном наряде гражданина муниципала, то есть трехцветный шарф опоясывал его стройный, гибкий, мужественный стан; он по обыкновению своему приехал верхом к Женевьеве, пожиная на пути нельстивые хвалы и одобрение взиравших на него достойных патриотов, мимо которых он проезжал.
Женевьева уже была готова; на ней было простое кисейное платье, что-то вроде мантильи из тонкой тафты, чепчик, украшенный трехцветной кокардой, — она в этом простом наряде была очаровательна.
Моран, который, как мы помним, заставил долго упрашивать себя стать их спутником и, конечно, опасаясь, чтобы не приняли его за аристократа, надел обыкновенное будничное платье — полусветское, полуремесленное. Он только что пришел с улицы, и на лице его были следы усталости.
Он утверждал, что целую ночь просидел, чтобы докончить какое-то необходимое дело.
Диксмер вышел тотчас по прибытии Мориса.
— Итак, что вы решили, Морис? Как же мы увидим королеву? — спросила Женевьева.