Кавалер Золотой Звезды
Шрифт:
— Сережа! Заходи!
Савва шел к нему в грязных и еще не высохших сапогах, без рубашки. Он только что умылся и теперь вытирал упругое крепкое тело широким полотенцем. Он сжал руку Сергея влажными и сильными пальцами, пригладил ладонью мокрые, падавшие на глаза волосы и весело посмотрел на дом, откуда доносился детский плач.
— Семейство бунтует! — смеясь, сказал он. — Свой оркестр!
— Много их у тебя? — поинтересовался Сергей.
— Пока четверо.
— Почему — пока?
— Жду пятого. — Савва смутился, заметив на лице у Сергея улыбку. — Да хоть бы на пятый раз девочка родилась, а то одни хлопчики, как на заказ. И до
— А ведь давно ли ты был холостяком?
— Давно, Сережа, давно. Помнишь… ты уехал учиться, а я женился. А потом война. Времени прошло немало.
— Значит, пока я воевал, ты готовил резервы?
— Хлопчики славные, — самодовольно проговорил Савва. — Заходи в дом. Я думал, что Хохлаков тебя не отпустит… Небось жаловался, меня поругивал. Дескать, сякой-такой, на фронте не был, пороху не нюхал. Любит упрекнуть. А когда я просился в армию, сам же кричал: «А кто будет в тылу победу ковать?»
Они вошли в комнату. Оказалось, что плакали два младших сына — оба пухленькие, головастые, с большими серыми глазами. Увидев Сергея, мальчики тотчас умолкли. Савва взял полотенце и вытер мокрые глазенки и щеки ребятишек, навел порядок и под их носами, а потом усадил за стол, где старшие сыновья ели молочную кашу.
— А вот и главная виновница, — сказал Савва, когда в дверях показалась его жена, Анюта, с пучком зеленого лука в руках. — Познакомьтесь… Ты, Сережа, мою женушку не знаешь. Она у меня хуторская… Анюта, а это тот самый Сережа. Помнишь, я о нем часто тебе рассказывал?
— Интересно, что он обо мне рассказывал? — спросил Сергей, пожимая маленькую и мягкую руку хозяйки.
— Будто ты в танке горел. А я не верила. Как же может железо гореть?
— Сережа, помнишь, в газетах о тебе писали? — пояснил Савва.
— Бывает, когда на войне и железо горит, — сказал Сергей, рассматривая жену своего друга.
Анюта была невысокого роста, и при ее полноте даже беременность мало что изменила в ее фигуре. Движения у нее были плавные, спокойные, говорила она тихо; глаза серые, веселые. К детям у нее была какая-то врожденная склонность. Казалось, она и родилась для того, чтобы быть матерью большого семейства. С детьми обращалась умело: одного возьмет на руки, другого приласкает, тому застегнет рубашонку, того поцелует.
Когда кончился обед и Анюта увела детей во двор, Сергей сказал:
— Завидую… Славная у тебя жена. Такая быстро в матери-героини выйдет!
— А ты не завидуй, а следуй моему примеру.
Сергей вспомнил Ирину, курган, залитый лунным светом, и ничего не ответил… Друзья молча прошли в соседнюю комнату, сели на диван и закурили. Савва посмотрел на друга и сказал:
— Ну, как тебе после военной жизни нравится наш, так сказать, глубокий тыл?
— Говоря по совести, не очень.
— Отвык?
— Нет, не отвык… Почему стоите на месте? Почему теряете золотое время?
— Не наша вина.
— А чья же?
— Ты слышал мой разговор с Хохлаковым? Разве убедишь?
— А зачем убеждать? Федор Лукич обвиняет тебя в чрезмерной мечтательности. И он прав. Ты мечтаешь, а надо действовать. Пойми сам, какой толк от твоих рассуждений? Не рассуждать надо о красивой жизни, а строить ее… Как? А очень просто. Начать с того, что составить пятилетний план Усть-Невинской и положить этот план на стол тому же Хохлакову. Да чтобы там было сказано все, и сказано точно: и что строить, и когда, и где, и сколько потребуется строительного материала, рабочей силы, чтобы в
Савва опустил голову, задумался.
— Вот что, Савва, созывай назавтра заседание исполкома с участием председателей колхозов и бригадиров. Начнем обсуждать пятилетний план станицы. А то может случиться и так: пока ты будешь мечтать, соседи обгонят…
— Зачем же созывать исполком? — удивился Савва. — Давай сперва вдвоем сядем и напишем. Можно учителей пригласить, чтобы все это грамотно составить.
— Написать мы всегда успеем, — сказал Сергей вставая. — Раньше послушаем людей, что они скажут. Пусть и тебя малость покритикуют.
— За что?
— А за то, что до сих пор не обсудил этого вопроса.
— Да я и думал… — Савва не договорил. — А где бы нам собраться? Весь народ в поле.
— И соберемся в поле. В какой-нибудь полеводческой бригаде. Словом, ты все это обдумай.
— А кто сделает доклад?
— Обойдемся без доклада. Сделаешь небольшое сообщение. Важно, чтобы другие говорили.
Разговор затянулся до вечера. Друзья условились и о том, что заседание состоится на стане колхоза имени Кочубея, поля которого лежат в центре, и о том, что Савва переговорит с председателями колхозов и подготовит их к выступлению, и о том, что необходимо пригласить агрономов, зоотехников, огородников…
Шагая по темной улице (луна еще не взошла), Сергей думал: «Мечтать, конечно, легко… Главное — начать, сдвинуть с места, а там пойдет…» Вспоминая свой разговор с Хохлаковым о Савве, Сергей усмехнулся и подумал: «Мечтатель… А в семейных делах, оказывается, большой практик… Четыре сына и пятый в проекте — это не шутка! Вот тебе и Савва!» Сергея и радовало и удивляло то, что у друга было такое большое и шумное семейство. «А ты не завидуй, а следуй моему примеру», — вспомнил слова Саввы… Тут перед ним встала Ирина, ее живые, смелые глаза ласково смотрели и звали к себе. «Приходи, Сережа… Если ты меня любишь, то приходи сегодня», — вспомнил он, и ему вдруг так захотелось увидеть ее, что он только на минутку забежал домой, надел новенький китель, бриджи и, заверив мать, что ужинать не хочет, побежал на птичник… Вслед ему Ниловна сокрушенно покачала головой. «Ой, сынок, сынок, — подумала она, — и какой же ты уродился непоседливый. Все-то тебе некогда… Десятый день как дома, а я на тебя еще и не насмотрелась».
Вернулся Сергей на заре и в таком веселом настроении, с песней, что Ниловна, услышав его голос, с тревогой подумала: «Ой, господи, да никак пьяный». И во двор Сергей вошел с песней, пел он басом, негромко, без слов. Подошел к базу, поговорил с коровой, а затем с шумом распахнул сенную дверь и разбудил весь дом… Прошел в переднюю комнату и ни с того, ни с сего расцеловал сонную и еще ничего не понимавшую Анфису.
— Сестренка, — сказал он, блестя глазами. — Сестренка, милая, если бы знала, что у меня на сердце.