Кавалер Золотой Звезды
Шрифт:
— Ты же был на фронте, — проговорила она, подставив босую ногу под струю воды, стекавшую с крыши.
— И что из этого?
— Небось надоело спать по-походному? А теперь отсыпайся на мягкой постели… Все равно у нас там никто не спит.
— Это жалость?
Она тихонько засмеялась.
— Нет… уважение.
— И только?
Ирина нахмурилась и промолчала. Она снова отвернулась и стала ловить ладонью капли. А дождь шумел, и ночь становилась все темней.
— Желаю покойной ночи! — сказала Ирина и торопливо ушла в хату, на ходу распуская косу.
Сергей немного постоял в сенях и пошел в отведенную ему комнату. Когда проходил переднюю,
«Гордая… Не желает и разговаривать… А смотрит… и глаза блестят».
Сергей неохотно разделся и лег в кровать, ощутив голой спиной приятный холодок постельного белья. Широко раскинув руки на подушках, он вздохнул, закрыл глаза и сразу же увидел Ирину, стоящую перед зеркалом, ее волосы, покрывавшие, как шалью, всю спину, поднятые локти и блеск ее ласковых глаз…
Глава VII
После того как Сергей уехал с Хохлаковым, Семен заскучал без своего друга. Прошелся по двору, заглянул в сарайчик с дырявой крышей, увидел изломанный плетень в базу, повалившуюся калитку, поломанную дверь в погребе, — все, на что он ни смотрел, просило рук, топора и гвоздей.
Семен вернулся в хату и сказал Анфисе, чтобы она раздобыла кое-какой плотницкий инструмент.
— Ты разве умеешь плотничать? — удивилась Анфиса.
— А что ж хитрого? Тут и уметь нечего.
Семен увидел под лавкой старые Анфисины туфли, взял их и стал рассматривать.
— Тоже можно бы подремонтировать.
— Старье… Никуда не годятся, — со смехом сказала Анфиса.
— Так-таки никуда и не годятся? А я вот возьмусь за них, они и сгодятся. Еще какие туфельки получатся.
Анфиса принесла топор, пилу, молоток и горсть гвоздей. Семен вышел из хаты и принялся за дело. Работал он быстро и так умело, точно всю жизнь только этим и занимался. К обеду и плетень стоял на своем месте, и калитка была поднята, и дверь в погребе отремонтирована. После этого Семен взялся и за крышу. Принес к сарайчику соломы, смочил ее водой и наделал граблями узкие, хорошо спрессованные валки. Забравшись на стропила, он попросил Анфису подавать ему мокрую, приготовленную для кровли солому… «Да он на все руки мастер, — подумала о Семене Анфиса, когда крыша была готова и оставалось только поставить гребень из камыша. — Вот если бы у меня был такой брат». При этом Анфиса невольно улыбнулась, так как под словом «брат» она подразумевала нечто совсем другое, а что именно — догадаться было нетрудно.
У Семена тоже иной раз возникали подобного рода мысли, особенно в тот момент, когда Анфиса, нанизав вилами солому, легко подымала ее и осторожно клала к его ногам. Семен видел в Анфисе хорошую помощницу и невольно говорил сам себе: «Вот такую бы мне жену…»
В этом месте следует оговориться. Не подумайте, что Семен приехал на Кубань с определенной целью — жениться здесь на какой-нибудь молодой и красивой казачке и обосноваться на постоянное жительство. Правда, Семен был круглым сиротой, он не имел, как говорится, ни кола ни двора. Ему было все равно — ехать ли на Кубань, или на Урал. Однако к Сергею он приехал только в гости и намеревался пробыть в Усть-Невинской месяц или два — не больше… Такая оговорка необходима потому, чтобы никто, видя, с каким старанием Семен взялся за работу, не мог упрекнуть бывшего фронтовика в том, что он принялся наводить порядок в чужом дворе из каких-то личных
Получив такую высокую похвалу родителей, Семену останется лишь заручиться согласием Анфисы и смело засылать в дом Тутариновых сватов. А сваты на Кубани — народ дотошный, разговорчивый, знающий, как лучше подойти к отцу и матери. Кто-кто, а уж они-то сумеют сказать не только о том, что будущий зять — мастер на все руки, что ему ничего не стоит починить крышу или отремонтировать обувь, а и о том, что на груди у Семена — три ордена и шесть медалей, что с таким героем Анфисе можно идти хоть на край света, — и весь этот разговор кончится свадьбой…
Нет, нет! Таких корыстных намерений у Семена не было. Причина его стараний коренилась в его же характере. Ни внешним видом, ни душевным складом, ни привычками, ни чем-либо другим он не выделялся в среде своих друзей-танкистов. В меру был храбр, в меру вынослив, в меру любил повеселиться, — словом, парень как парень, и только одна черта характера бросалась в глаза — его трудолюбие. Когда руки Семена ничем не были заняты, он не находил себе места; и скучал, и злился, и ощущал ломоту в теле, а ночью страдал бессонницей.
Такая необычная любовь к труду была у него в крови. Взявшись за дело, он отдавал всего себя и не знал, что такое усталость, а самый процесс труда приносил ему одно наслаждение — сделанная вещь казалась необыкновенно красивой!.. Вот и теперь, покончив с крышей, он слез на землю и долго стоял, любуясь тем, как поблескивает на солнце гладко причесанная солома; а мысль о том, что об этом скажут старики Тутариновы, ему и в голову не приходила.
— Анфиса, — проговорил он, любовно поглядывая на крышу, — а здорово у нас получилось! Просто красиво…
Под вечер с огорода пришли Тимофей Ильич и Ниловна. Старик сразу заметил во дворе перемену, остановился возле сарайчика, осмотрел крышу и подумал: «Видать, Сергей вернулся и за ум взялся. А что ж, крыша дельная!» Когда же от Анфисы узнал, что Сергей как уехал с Хохлаковым, так и не возвращался, что крышу чинил Семен, Тимофей Ильич нахмурился и, сердито посмотрев на Ниловну, сказал:
— Куда наш беглец запропал?
Ужинали на дворе, при слабом свете луны. Семен сидел рядом с Тимофеем Ильичом. Ели молча. Первым заговорил Тимофей Ильич.
— Умеешь? — Тимофей Ильич посмотрел на сарайчик.
— Дело привычное.
— Где же ты учился? Может, на войне.
— А что ж? На войне нас, Тимофей Ильич, всему научили.
— А! Так-таки всему?
— Батя, а вы еще и не знаете, — вмешалась в разговор Анфиса. — Семен и туфли мне починил. Вот посмотрите…
Тимофей Ильич внимательно осмотрел починку.
— А Сергея тоже всему этому обучали на войне? Или только одному геройству?
— Да что ты, Тимофей, все на Сережу бурчишь и бурчишь, — сказала Ниловна. — Вот буркун старый…