Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века
Шрифт:
Явными проявлениями имперского безумия, основанного на переоценке своих возможностей и хищническом отношении к человеческим и экономическим ресурсам собственной страны, были, на мой взгляд, «персидские походы» Петра I, параноические по своему упорству попытки прорваться к Индии по берегам Каспия.
Один из позднейших примеров — роковая для самодержавия война с Японией, спровоцированная корейской авантюрой.
Большой вопрос — нужно ли было России завоевание Средней Азии, которое, разумеется по решению императора, начал и с жестокой решимостью пытался проводить внук последнего украинского гетмана генерал Василий Перовский.
Кстати говоря, на заключительном этапе завоевания активно действовали в составе русских войск северокавказские формирования. В частности, Дагестанский
Вообще этническая перемешанность в процессе захвата прилегающих к России земель многое объясняет и в кавказской ситуации. Достаточно вспомнить, как прагматически использовал Петр I свирепую воинскую энергию калмыков хана Аюки, ходивших на дагестанцев, кумыков, кубанцев. Калмыки использовались и против русских — для подавления астраханского восстания 1706 года и для охоты на казаков-булавинцев.
И. Дзюба сам приводит свидетельство из эпохи «покорения Крыма» о безжалостном рейде калмыков (совместно с казаками) на Бахчисарай — с уничтожением татарских деревень и угоном в рабство их жителей.
Речь, естественно, не о том, чтобы предъявить какие-либо исторические претензии сегодняшним гражданам Калмыкии, а о том лишь, что реальная жизнь в пограничных областях империи была куда запутаннее и сложнее, чем просто агрессия русских против инородцев.
И. Дзюба с горечью пишет о «вольном или невольном украинском „вкладе“ в кавказское миросвершение России» и вслед за Шевченко рассматривает участие украинцев во всех российских войнах как национальную трагедию — «сыновья народа служили угнетателю и отдавали жизнь за него, погибая или вынужденной, или „героической“ смертью. Каждая из них объяснялась своими особенными политическими или житейскими обстоятельствами, имела свою особенную эмоциональную окраску; но общим для них было то, что они обнаруживали искаженность национальной судьбы и глубоко травмировали национальное чувство».
Это чрезвычайно ответственное заявление. Но смею думать, что здесь делается попытка навязать исторической реальности весьма ограниченную схему.
И. Дзюба не раз в своей статье обращается к авторитету Льва Толстого, ссылаясь, естественно, на «Рубку леса», «Набег», «Хаджи-Мурата». Кавказскую прозу Толстого мы рассмотрим дальше, а здесь лишь коснемся ее применительно к данной проблеме.
В «Рубке леса», с ее документально, можно сказать, воспроизведенными картинами Кавказской войны, есть два принципиально важных персонажа — солдат Веленчук и капитан Тросенко. Нет надобности гадать об их национальности. Но ни единого раза ни при каких обстоятельствах Толстой, писавший героев с натуры, даже намеком не обозначает какую-то особенную украинскую специфику их мироощущения. Это — русский солдат и русский офицер. О Веленчуке вскользь сказано, что он «малороссиянин родом», а относительно ротного командира Тросенко и того нет. Толстому, да и им самим, это совершенно неважно. Тросенко — «старый кавказец в полном значении этого слова, то есть человек, для которого рота, которою он командовал, сделалась семейством, крепость, где был штаб, — родиной, а песенники — единственными удовольствиями жизни, — человек, для которого все, что не было Кавказ, было достойно презрения, да и почти недостойно вероятия; все же, что было Кавказ, разделялось на две половины: нашу и не нашу; первую он любил, вторую ненавидел всеми силами своей души…»
И если бы капитан Тросенко, русский офицер, «малороссиянин родом», прочитал горькие строки украинца Шевченко, с горячим сочувствием процитированные украинцем И. Дзюбой: «Так вот как кровь пришлось отцам / Лить за Москву…», он в лучшем случае пожал бы плечами. А уж суждения самого И. Дзюбы наверняка не нашли бы у него ни малейшего сочувствия. Как, впрочем, и у подавляющего большинства русских офицеров и солдат родом из Малороссии — а их в Кавказском корпусе было предостаточно. Нет никаких свидетельств, чтобы они воспринимали свою службу царю и России как «искажение национальной судьбы», а их национальное чувство было этой службой травмировано. Легко представить себе, как реагировал бы прямой и резкий капитан Тросенко, если бы кто-нибудь
Отправной точкой рассуждении И. Дзюбы относительно «обреченности на служение врагу», то есть Москве, стали строки из поэмы Шевченко «Кавказ» о художнике Якове де Бальмене, погибшем в кровавой Даргинской экспедиции 1845 года. Поэма и посвящена де Бальмену, которого поэт называет «единственным другом». «Не за Украину — / За ее тирана довелось пролить / Столько честной крови». Но де Бальмен, кроме того, что был талантливым рисовальщиком, был еще и штаб-ротмистром русской армии, адъютантом командира 5-го пехотного корпуса генерала Лидерса. В этом качестве он и отправился в Даргинскую экспедицию.
Если предположение И. Дзюбы верно — а это вполне вероятно, — то предок де Бальмена (скорее всего дед) участвовал едва ли не во всех турецких войнах, с царствования Елизаветы начиная, генерал-майором в составе Украинской армии громил в 1775 году Запорожскую Сечь, подавлял волнения в Крыму, а в 1790 году командовал войсками на Кавказе. В этом случае Яков Петрович де Бальмен происходил из семьи с твердой военной традицией — Александр Петрович де Бальмен активно участвовал в покорении Кавказа, — и маловероятно, что штаб-ротмистр согласился бы с той ролью, которую уготовили ему Шевченко и И. Дзюба.
Можно, конечно, сказать, что верная служба России была результатом «искаженности национальной судьбы» солдат и офицеров-малороссов. Но тогда нужно ясно сформулировать — что же понимается под истинной судьбой этих людей при том несомненном обстоятельстве, что в реальных исторических условиях стать суверенным государством, иметь собственную армию, вести собственные войны Украина не могла. Почему служба украинцев в польских войсках, военное сотрудничество — на основе подчинения — с крымской ордой были бы предпочтительнее и органичнее для украинцев, чем служба в русской армии? Каково было украинским казакам и крестьянам под поляками, свидетельствуют кровавые мятежи и лютая взаимная ненависть, зафиксированная в поэзии Шевченко и прозе Гоголя. Не говоря уже об исторических источниках.
Каждый имеет право строить произвольные конструкции. Но это занятие сколь увлекательное, столь и небезобидное, когда из него делают практические актуальные выводы.
Тут неплохо бы вспомнить, что Гоголь, которому судьба Украины была не безразлична, в самом, быть может, высоком гимне украинскому казачеству — «Тарасе Бульбе» — подчеркнуто объединяет русское и украинское начало в речах главного героя. В знаменитом монологе о казачьем братстве Бульба провозглашает: «Нет, братцы, так любить, как русская душа… так любить никто не может!» А описывая героическую кончину запорожца Тараса, Гоголь восклицает: «Да разве найдутся на света такие огни, муки и сила такая, которая бы пересилила русскую силу!» Для Гоголя долгая раздельная судьба России и Украины была тяжким историческим срывом…
Считаю ли я при этом, что судьба Украины в составе Российской империи была благополучной? О нет! Украина, та ее часть, которая подчинялась Хмельницкому, шла под высокую руку единоверного православного царя на определенных условиях. Условия эти были Московским государством нарушены. Подлинная трагедия началась при Петре I и завершилась при Екатерине II, отдавшей украинских землепашцев в крепостное рабство и уничтожившей всякие намеки на автономию Украины.
Но при этом опять-таки неизбежно встает вопрос — а каковы были иные варианты судьбы Украины, предопределенные ее геополитическим положением? Судьба Украины схожа с судьбой Польши. Но с существенными коррективами. На протяжении столетий Польша была одним из крупнейших государств Европы, со своей развитой культурой, совершенно своеобразной государственной традицией, четко структурированным обществом. Польско-Литовское государство, отбросив агрессию с запада, как мы помним, пыталось поглотить или, во всяком случае, сделать своим вассалом Московскую Русь. И страна с таким прошлым, с такими материальными и духовными ресурсами оказалась смятой и расчлененной, государство Польское надолго исчезло с карты Европы.