Кавказ
Шрифт:
Калино перевел мой вопрос смотрителю.
— Эти лошади с других станций, — отвечал он.
— Ступайте, Калино, и освидетельствуйте лошадей; если они в поту, то смотритель говорит правду; в противном случае он лжец.
Примчался Калино.
— Он врет, лошади совершенно сухие.
— Ну, теперь бейте его.
После третьего удара смотритель спросил:
— Сколько нужно лошадей?
— Шесть.
— Сейчас они будут готовы, только другим ничего не говорите.
К несчастью для него, было у же слишком поздно: другие, слыша шумный спор между нами, сбежались и узнали секрет почтового смотрителя. Проезжие овладели лошадьми по праву старшинства.
Через пять минут
Мы ехали всю ночь, за исключением двух часов, проведенных на станции Сартичальской — из нее мы выехали на рассвете. Оставалось еще тридцать пять верст до столицы Грузии; но дорога была такая гнусная, что только к двум часам дня, с вершины одной горы, ямщик указал нам на синеватый туман, сквозь который виднелось несколько небольших белых точек, и прибавил:
— Вот Тифлис.
Эта новость была такого рода, как если бы нам сказали:
— Вот Сатурн, или: вот Меркурий.
Ведь мы уже думали, что Тифлис это какое-то небесное тело и что мы никогда не достигнем этой планеты. Тем более, что пока еще ничто не возвещало близости города, да еще столицы: не было ни одного дома, ни одного обработанного поля — земля голая и опаленная, как пустыня.
Однако по мере нашего приближения находившаяся перед нами гора покрывалась зубцами, похожими на развалины. Потом нашим взорам представилось второе доказательство того, что мы вступили в просвещенную страну.
По правую сторону виднелись три виселицы. Средняя была пустая, две другие заняты: они были заняты мешками. Мы долго спорили, что бы такое могло быть на них повешено.
Муане утверждал, что это не люди.
Я утверждал, что это не мешки.
Наш ямщик решил спор: это были люди в мешках.
Что же это за люди? Ямщик был такой же невежда, как и мы. Во всяком случае было очевидно, что эти люди не могли быть из разряда тех, коим присуждают премии Монтиона.
Мы продолжали ехать, предполагая, что в Тифлисе тайна объяснится.
Город открывался очень постепенно. Первые здания, попавшиеся нам на глаза, были, как и при въезде в Санкт-Петербург, два дурные строения по всей вероятности казармы, вид которых заставил нас печально покачать головами.
Неужели этот Тифлис, так давно ожидаемый и обетованный, как грузинский рай, на самом деле не более, чем напрасная мечта?
Мы невольно вздохнули.
И вдруг вскрикнули от радости: на краю дороги, в глубине пропасти бушевала Кура; сам же город, расположенный ярусами по склонам горы, спускался до дна пропасти с домами, похожими на стаю распуганных птиц, которые расселись где и как попало.
Каким образом мы спустимся в эту пропасть, если не видно дороги?
Наконец она показалась… если только могла называться дорогой.
Это нас не трогало, ведь на каждом шагу мы испускали крики радости.
— Смотрите вот сюда! Видите вон там башню! Вот мост! А вот крепость! А там, а там!..
И действительно, перед нами раскрывалась великолепная панорама.
Наш тарантас катился словно гром, сопровождаемый криком ямщиков: «Хабарда, хабарда!». [212]
212
Берегись!
Прим. А. Дюма.
Без сомнения, утром было празднество, ибо улицы были наполнены народом: повесили двух человек.
Мы переехали через деревянный мост, висящий, не знаю как, на шестьдесят футов
Мы въезжали из предместья.
Наконец, мы были в Тифлисе; теперь, судя по тому, что мы видели, Тифлис отвечал составленному нами о нем представлению.
— Куда везти господ? — спросил ямщик.
— К барону Фино, французскому консулу, — отвечал я.
И невзирая на столпотворение, тарантас понесся вперед так же быстро, как перед тем спустился.
Глава XXXVI
Тифлис: о тех, кого здесь вешают [213]
Барон Фино жил в верхней части города на Царской улице под горой Святого Давида.
Он обедал у княгини Чавчавадзе, но так как нас ожидали каждый день, то, уходя, он велел своему слуге проводить нас прямо на квартиру, для нас приготовленную.
213
Названия XXXVI и XXXVII глав даются так, как в оригинале, а не в тифлисском издании 1861 года. Точный перевод их затруднителен, мы сохраняем смысловое значение. XXXVII глава звучит примерно так: «Тифлис: о тех, кого здесь еще не вешают, но уже вешают у нас (во Франции)». Ознакомившись с этой главой, читатель поймет, что дало Дюма повод так мрачно иронизировать.
Нас привели в прекрасный дом около самого театра. Две комнаты и огромный зал были отданы в наше распоряжение богатым грузином Иваном Зубаловым. Муане и Калино поместились в одной комнате, я в другой. Зал был общим.
Из окна комнаты Муане я видел как нельзя лучше две виселицы и качавшиеся на них мешки. Действительно, это были повешенные, как я уже имел смелость намекнуть прежде, и даже совершенно свежие; их казнили в этот самый день.
Я осведомился за какое преступление они были казнены. Оказалось, что они зарезали двух приказчиков часового мастера Жоржаева с целью обокрасть его магазин. Преступники были армяне. Неслыханное дело! Армяне, при всем своем послушном и кротком характере, порою бывают ворами, иногда мошенниками, но почти никогда убийцами.
Судьба распорядилась так, что из одного и того же окна я мог видеть налево двух повешенных, направо лавку Жоржаева.
Вот как обстояло дело: Жоржаев имел двух приказчиков, которые днем оставались в магазине, а вечером уходили для собственного удовольствия или по делам, унося с собой ключи от магазина. Они подружились с двумя армянами, Шубашевым и Исмаилом, которые и вознамерились обокрасть Жоржаева [214] . План их состоял в том, чтобы пригласить друзей на ужин, напоить допьяна, убить, взять ключи и проникнуть в магазин.
214
Здесь наш почтенный автор отважился на такой вопиющий анахронизм, который мог бы быть прощен ему лишь в качестве отчаянного романиста, но уж никак не туриста в лучшем значении этого слова. Мы знаем, что г-н Дюма удостоил Тифлис своим посещением в декабре 1859 года, а происшествие которое он рассказывает с такими мелочными и, признался, довольно скучными подробностями, случилось в мае того же года. Зачем же выставлять современным то, что происходило за полгода перед тем? Ведь в благоприятную минуту можно дописаться, без зазрения совести, и до римского огурца? Но, видно, привычка — подлинно вторая натура.
Прим. Н. Г. Берзенова.