Кавказ
Шрифт:
— А знаете ли, сколько здесь стоит шляпа?
— Полагаю, шестнадцать или восемнадцать франков?
— Поднимайте выше.
— Может, вы имеете в виду касторовую высшего сорта?
— Нет, простая шелковая шляпа: ничего так скоро не распространяется по свету, как дурное изобретение.
— Значит, двадцать-двадцать три франка?
— Поднимайте выше.
— Ну так тридцать, тридцать пять, сорок?
— Семьдесят турских ливров, друг мой, или восемнадцать рублей.
— Это плохая шутка, барон.
— Друг мой, с тех пор, как я стал консулом, я уже перестал шутить; да притом, можно ли шутить с четырьмя тысячами рублей жалованья, когда одна только шляпа стоит восемнадцать рублей?
— Так
— Именно по этой причине я сделал из формы дипломатический вопрос; повсюду, за исключением нескольких домов, я хожу в фуражке. Благодаря этому уповаю, что одна шляпа прослужит мне три года.
— Поэтому и я могу воспользоваться вашей шляпой?
— Просите у меня все, что хотите: мой дом, стол, мое сердце, все к вашим услугам; но не просите у меня шляпы: моя шляпа для меня то же, что жалованье для маршала Сульта [217] , я расстанусь с ней разве только тогда, когда расстанусь с жизнью.
217
Дье Сульт Никола-Жан (1763–1851) — наполеоновский маршал.
— В таком случае разве я не могу идти в фуражке?
— По какому праву, скажите? Разве что в качестве консула?
— Не имею этой чести.
— Разве вы секретарь первого, второго или третьего класса?
— О! Никогда не имел никаких классов.
— В таком случае шляпу…
— Но, — робко перебил я, — не могу ли я надеть папаху? У меня есть папаха.
— Есть у вас какое-нибудь форменное платье?
— Никакого, даже академического.
— Очень жаль, потому что при академической форме папаха произвела бы большой фурор.
— Друг мой, я лучше откажусь от театра.
— Но я не отказываюсь от вас. Я обещал вас всем моим знакомым женщинам, все уже знают, что в Тифлисе с вами случилось несчастье; знают, что вы преуморительный человек — как вы догадываетесь, я люблю немного преувеличивать. Короче говоря, вас ждут. Впрочем, знаете, как это произошло?
— Что?
— Обнажение вашего черепа.
— Нет.
— Так знайте, что это ваша вина: уже целый месяц ждут вас в Тифлисе наши княгини — как и жена недавнего вашего парикмахера, величайшие обожательницы ваших сочинений. Вот они и подумали, что после продолжительного путешествия вам не избежать стрижки волос. Вы очутились в положении Пипеле [218] , любезный друг; вы попали в руки того, кто больше всех имел прав на ваши волосы, поэтому он не подрезал их чуть-чуть, а просто состриг до последней крайности. Берите же восемнадцать рублей и идемте покупать шляпу.
218
Пипеле — персонаж романа Эжена Сю «Парижские тайны» (1842). Имя Пипеле стало нарицательным.
— Нет, нет и нет, тысячу раз нет; я предпочитаю заказать себе форменное платье и носить папаху, в папахе люди не увидят, что у меня нет волос.
— Тогда другое дело: форменное платье вам будет стоить двести рублей.
— Ну, как я теперь вижу, нет средств избавиться от этого; вы логичны как Тройное правило.
— О! Есть идея, — Фино указал на вошедшего хозяина, — Зубалов большой щеголь, и у него целая коллекция шляп, он вас снабдит одной из них, вместо того, чтобы покупать какую-нибудь дрянь за восемнадцать рублей.
— С удовольствием, — сказал Зубалов, — но у господина Дюма голова больше моей.
— Была, хотите вы сказать, любезный друг; но с тех пор, как ее постигло несчастье, на нее можно надевать всякие шляпы.
— Однако… — произнес
— Да соглашайтесь же, — сказал Фино, — шляпа, которую вы будете носить, сделается святыней, будет переходить от отца к сыну, останется в семействе и будет висеть на стене между «Сожалением» и «Воспоминанием» Дюбуфа.
— С этой точки зрения, я не могу отказать столь любезному хозяину в засвидетельствовании моей признательности.
И в самом деле, г-н Зубалов принес такую, которая мне шла как нельзя лучше, словно была сделана специально для меня.
— Теперь, — заявил Фино, — на дрожки и в театр.
— Как? Нужны дрожки, чтобы переехать улицу?
— Во первых, вы забываете, что я приехал из дому; во-вторых, разве вы не замечали переселяясь в дом Зубалова, что шел небольшой дождь? Этого достаточно, чтобы грязь была по щиколотки; если дождь продолжится, то завтра грязь будет по колено; если же он будет упорствовать, то послезавтра грязь станет по пояс. Вы еще не имеете понятия о тифлисской грязи; прежде, чем вы покинете столицу Грузии, вы обязательно познакомитесь с нею; случается, что она достигает рессор экипажа и тогда вы вынуждены подниматься на скамью, как Автомедон.
Когда вы подъезжаете к нужному дому, вам перебрасывают доску, и таким образом вы наносите свои визиты, переходя по висячему мосту. Представьте себе, что 28 августа 1855 г., [219] была буря: о ней говорю потому, что она самая крупная за эти годы. Грязь сошла с горы такими водопадами, — здесь, кроме обыкновенной грязи, принадлежащей собственно улицам, есть грязь путешествующая, — сошла такими водопадами, что около тридцати домов было разрушено, шестьдесят два человека потонуло и несколько дрожек унесено в реку. Однако посмотрим, существуют ли еще наши у ворот.
219
1 сентября 1857 года газета «Кавказ» (№ 68, с. 34) сообщила: «28 августа вечером в восемь часов над нашим городом разрешилась гроза со страшным ливнем и градом… под развалинами домов, смытых потоками ливня, стремившегося с Мтацминды, погребено больше пятнадцати человек… нескольких еще не находят и продолжают еще до сих пор откапывать занесенные илом и грязью дворы и строения».
Дрожки стояли на месте; мы сели на них и через десяток секунд входили в фойе театра.
Глава XXVIII
Театр. Базары. Сирота
Признаюсь, начиная с самого вестибюля, я был поражен простотой и в то же время характерностью орнаментов: можно было подумать, что входишь в коридор театра Помпеи. В верхнем коридоре орнамент изменяется, делается арабским.
Наконец мы вошли в зрительный зал. Зал — это дворец волшебниц — не по богатству, но по вкусу; в нем, может быть, нет и на сто рублей позолоты; но без зазрения совести скажу, что зал тифлисского театра — один из самых прелестных залов, какие я когда-либо видел за мою жизнь. Правда, миленькие женщины еще более украшают прекрасный зал, и с этой стороны, как и в отношении архитектуры и других украшений, тифлисскому залу, благодарение богу, желать уже нечего.
Занавес очарователен: в центре рисунка возвышается основание статуи, на котором нарисована группа, представляющая с левой стороны от зрителя Россию, а с правой — Грузию. Со стороны России Санкт-Петербург и Нева, Москва и Кремль, мосты, железные дороги, пароходы, цивилизация, — все эти образы потом теряются в так называемой мантии Арлекина.
Со стороны Грузии виднеется Тифлис со своими развалинами крепостей, базарами, откосами скал, с яростной и непокорной Курой, чистым небом и, наконец, со всем своим очарованием.