Кавказская война. Том 2. Ермоловское время
Шрифт:
Но все эти надежды и приготовления рушились сами собою. Турки задержали царевича в Хертвисе помимо его воли, и он переправился в Персию лишь в январе 1819 года.
В Персии его встретили приветливо, рассчитывая, что он по-прежнему будет играть беспокойную роль по отношению к России. И с этой целью, по настоянию Аббас-Мирзы, ему отведена была во владение лежащая на самой Карабагской границе богатая область Даралагези, населенная по большей части вышедшими прежде из Карабага жителями. Ему отпущены были даже деньги на устроение крепости на русской границе. Надеялись, что он, имея в Грузии еще связи, сумеет производить возмущения в ней и Дагестане и даже привлечет в свои владения жителей из татарских дистанций. Заботы Аббас-Мирзы о царевиче шли так далеко, что он намеревался даже женить его, “дабы имел он детей
Но политическая роль царевича, несмотря на все ухищрения Персии, быть может, благодаря именно твердости и политическому такту Ермолова, была окончена. Во время персидской войны 1826 года имя его уже не производит на народ никакого обаяния – он просто был позабыт. Царевич понял это и, удалившись в Тавриз, дожил свой долгий и мятежный век частным человеком. Он умер в 1844 году на семьдесят третьем году от рождения, и могила его поныне видна в Шах-Абдул-Амазском квартале Тавриза.
XIV. РАЗГРОМ МЕХТУЛЫ
В самые первые годы ермоловского управления Кавказом лезгины не тревожили русских владений ни со стороны Грузии, ни со стороны Терской линии. Уроки, неоднократно данные им в Джарах, Белоканах и на Алазани, не прошли даром, и Дагестан, постоянно раздражаемый растущей русской властью, тем не менее оставался спокойным, несмотря на присутствие в нем грузинского царевича Александра, а с ним и персидских сумм, назначавшихся главнейшим образом именно на возбуждение в стране волнений и восстаний против России. Но порядок был непрочен. Поддерживаемый только системой фиктивного подданства и русскими жалованьями, он не обещал полного мира и мог быть ежеминутно нарушен. Действительно, хотя Ермолов, слишком хорошо знавший слабые стороны системы подарков, имевшей в глазах народов вид дани, не мог отказаться от нее совершенно и не выдавать, например, пятитысячного жалованья аварскому хану, считавшемуся генерал-майором русской службы, однако же его твердость и забота об истинной, а не внешней, кажущейся только покорности в этих странах скоро должна была вызвать волнения.
Ермолову удалось прежде всего устранить одну из причин беспорядков в горах Кавказа, искусно лишив грузинского царевича Александра его прежнего влияния. С царевичем было покончено без нарушения спокойствия в Дагестане. Но когда начата была постройка Грозной, когда встревоженные чеченцы, выставляя возведение крепости на их землях угрозой свободе всех кавказских народов, приглашали дагестанцев соединенными силами отвратить грозящую опасность, в горах Дагестана вспыхнул мятеж. Горцы собрались на совет и положили отправить пока на помощь к чеченцам белада Нур-Магомета с толпой конных и пеших аварцев. В то же время между ними возникает мысль образовать союз из всех дагестанских племен для совокупной борьбы с Россией. Аварский хан со своими сообщниками Хасаном дженгутайским и Сурхаем казикумыкским замыслили напасть на владения шамхала тарковского, а при удаче – и на богатую Кубинскую провинцию, прикрываемую незначительным отрядом генерала Пестеля, чтобы и их вынудить присоединиться к союзу. Авария, Мехтула и Казикумык действовали единодушно; к ним скоро пристала Табасарань, где Абдулл-бек ерсинский, зять Шейх-Али-хана, успел сформировать вооруженные скопища; в то же время сам Ших-Али при помощи персидского золота успел привлечь на сторону союза акушинского кадия и поднял воинственный, сильный и в высшей степени свободолюбивый народ акушинский. От шамхала потребовали, чтобы он отказался повиноваться русским, и часть его владений тогда же занята была мехтулинцами. Такое же требование предъявлено было и к уцмию каракайтагскому.
Ермолов, внимательно следивший за ходом событий, видел, что решающее значение в этом движении будут иметь акушинцы, а потому немедленно приказал генералу Пестелю с двумя батальонами пехоты и кюринской конницей занять пограничный с Акушой Каракайтаг, а от акушинцев потребовал присяги и аманатов.
Это внезапное требование смутило аварского хана, понявшего, что Ермолов проникает во все тайные замыслы Дагестана. Напрасно хан, под личиной дружбы, старался отклонить Ермолова от его намерения, обещаясь употребить все меры, чтобы удержать акушинцев спокойными и без аманатов. Ермолов, еще не имевший в руках очевидных доказательств измены аварского хана, показывал вид, что верит
Двуличное поведение аварского хана, уже стоявшего тогда во главе вооруженной силы и в то же время писавшего приятельские письма Ермолову, побудило главнокомандующего к энергичным мерам. “Аманатов надо дать теперь, или будет поздно, – писал ему Ермолов вторично.– Если нет – постигнет мошенников наказание, а вашему превосходительству, как другу их, доставлю я удовольствие дать им у себя в горах убежище. Аманатов – или разорение!”
Названный “другом мошенников”, аварский хан понял, что ему не удалось обмануть главнокомандующего. Тогда он сбросил с себя личину покорности, призвал акушинцев и двинул их к Каракайтагу.
В октябре 1818 года до русского лагеря уже дошли тревожные слухи. Говорили, что дагестанцы в значительных силах сделали нападение на Пестеля, что бой длился два дня. Результаты сражения, однако же, еще известны не были, и только из Казиюртовского укрепления, на Сулаке, писали, что часть мятежников идет в Кубинскую провинцию, что сообщения с Дербентом прерваны и что последние предписания главнокомандующего Пестелю не могли быть отправлены.
Положение Ермолова было затруднительное. Приходилось действовать разом в Чечне и Дагестане, а между тем все войска, какими он располагал, до последней роты необходимы были под Грозной. Не имея возможности, по самому расчету времени, подать своевременную помощь Пестелю, Ермолов решился сделать диверсию в шамхальские владения, чтобы угрожать оттуда мехтулинскому хану, брату хана аварского, и этим отвлечь большую часть дагестанцев от преследования Пестеля. Он хорошо понимал, что образумить горцев можно только быстрыми, решительными действиями и поучительным уроком, какого они еще никогда не испытывали – и поход в Дагестан был решен безотлагательно, несмотря ни на малочисленность войск, ни на позднюю осень, ни на всю затруднительность действий в незнакомых горах, куда еще ни разу не проникало русское войско.
И двадцать пятого октября пять батальонов пехоты, триста казаков и четырнадцать орудий уже выступали из Грозной. Стояла грязная и сырая осень. Слякоть и дождь предвещали большие затруднения в походе, но привычные к лишениям всякого рода кавказские войска весело переправлялись вброд через Сунжу.
На берегу реки, нахмурив брови и скрестив на груди руки, стоял сам главнокомандующий, следивший за переходом на противоположный берег товарищей, как он называл всегда своих подчиненных, не исключая солдат. На нем надет был архалук, на голове папаха, через плечо на простом ремне висела шашка, сверху накинута бурка. Следуя примеру начальника, войска также не придерживались строго формы одежды; каждый солдат, каждый офицер был одет, как находил для себя удобнее: у одного на голове была папаха, у другого черкесская шапка; кто был в архалуке, кто в чекмене. Солдаты шли вольно, смотрели весело...
Главнокомандующий пристально следил за переправой. Сосредоточенное, задумчивое лицо и атлетическое телосложение придавали ему грозный и величественный вид. Неподалеку от него, почти рядом, стоял Мазарович, впоследствии поверенный при персидском дворе, описавший эту переправу. Посмотрев на Ермолова, он улыбнулся.
– Чему ты смеешься? – спросил главнокомандующий, быстро обернувшись к нему.
– Мне пришла смешная мысль,– ответил Мазарович.– Смотря на вас, мне представилось, что вы не генерал, а атаман разбойников.
– А знаешь ли ты, о чем я думал в эту минуту? – возразил Ермолов.– Что сказал бы государь, если бы приехал сюда и увидел этих фигурантов?
Ермолов показал на отряд, спускавшийся к броду в пестрой и разнообразной одежде, мало напоминавшей форму.
– Но я ручаюсь тебе,– прибавил он,– что если бы только за два дня я узнал о приезде государя, то берусь этих самых солдат представить ему. Правда, они не будут такими, какие в Петербурге, но бьюсь об заклад, что, взглянув на них, государь остался бы доволен.