Кавказская война. Том 2. Ермоловское время
Шрифт:
Энергичные действия Кацырева и самая его подвижная, деятельная натура, ничего не обещавшие горцам в будущем, кроме новых разгромов, побудили ближайшие к границе племена черкесов искать примирения с Россией. Но зная суровую недоверчивость Кацырева, они отправили своих депутатов, помимо его, прямо в Георгиевск, к Сталю, прося принять от них присягу на верноподданство.
На предложение дать по этому поводу свое мнение, Кацырев отвечал, что он, в командование свое на Кубани, всячески старался узнавать закубанских владельцев, но такого, на которого можно было бы положиться, по сие время отыскать не мог. Он настойчиво обращал внимание на то, что в прошлом году черкесы, опасаясь наказания за разорение станицы Круглолесской, бежали в горы, оставив на равнине неснятые хлеба, и что теперь, при наступлении времени новых посевов, они, испытавшие уже голод, изъявляют покорность вовсе не с тем, чтобы жить спокойно, а чтобы заготовить себе хлеб и безопасно пасти свой скот на равнинах. Поэтому, по его мнению, покорность с их стороны может быть принята только под тем условием, чтобы они переселились
Горцы этих условий не приняли.
Беглые кабардинцы также известили Сталя о своем желании покориться России, и один из знатнейших князей их, Арслан-бек Бесленев, окруженный несколькими знатными всадниками, ездил в Дагестан, где в то время находился Ермолов. Но эти уже сами предлагали условие, заключавшееся в том, чтобы срыты были крепости, построенные в 1822 году, войска отодвинуты от гор и чтобы кабардинский суд совершался по шариату.
Ермолов принял одного Бесленева, не считая приличным говорить с другими. “Встретив в нем человека более других кабардинцев здравомыслящего,– рассказывает Ермолов в своих записках,– легко мне было вразумить его, что виновные должны просить о прощении, а не предлагать условия; что они могут надеяться на великодушие правительства, но что правительству несправедливо бы было предоставить больше выгод изменникам, нежели тем, которые подчинились ему беспрекословно”. Бесленев тем более не мог не согласиться с доводами Ермолова, что тот не прибегал к угрозам, не скрывая, впрочем, что не будет терпеть беглых кабардинцев вблизи от русских границ. Арслан был принят ласково, с уважением, и щедро одарен Ермоловым. “Кажется, ему приятно было дать мне почувствовать,– говорит Ермолов, – что он, лишь только будет возможно, возвратится в Кабарду, и что он получил о русских совсем другое понятие. Он прежде не бывал ни у одного из русских начальников”.
Судя по предложенным условиям, беглые кабардинцы считали свою покорность весьма необходимою для русских, и Кацыреву предстояло теперь доказать противное. Но расчет с ними он отложил по наступления весны, решив сначала помочь черноморцам, против которых собирались значительные силы черкесов. Кацыреву было известно, что большая партия их сосредотачивается на Сагауше (Белой), и он задумал рассеять ее прежде, чем она соединится с другими.
Январская и февральская экспедиции, происходившие в ненастную пору, при полной бескормице, сильно утомили казачьих лошадей. Несмотря на то, восьмого марта те же кавказские и кубанские казаки быстрым маршем приближались к Белой, впадающей в Кубань, уже в пределах Черномории.
Только что начиналась весна, все реки были в разливе, и экспедиция казалась делом весьма рискованным даже для безусловных сторонников и поклонников Кадырева. Но Кацырев верил в линейцев, знал, на что они способны, и не сомневался в успехе.
Отряд уже был недалеко от Белой, когда казаки, ходившие на разведку, возвратились с известием, что по ту сторону реки виден большой аул, в котором замечается необычайное движение, но что переправиться туда невозможно. В ответ на это Кацырев двинул казаков на рысях, приказав двум ротам ширванцев бегом следовать за кавалерией; пять конных орудий понеслись с казаками. Через час весь отряд уже был на берегу страшно бушевавшего Сагауша.
Черкесы, привлеченные на противоположный берег шумом прискакавшей конницы, открыли через реку огонь.
Ширванцы, со своей стороны тоже рассыпались в прибрежных кустах, орудия снялись с передков – и жестокий огонь начал осыпать неприятеля. Все внимание горцев сосредоточилось на этом пункте, как вдруг неожиданно, несколько в стороне, линейцы, с храбрейшим майором Дадымовым во главе, бросились на конях в бушующие волны. Черкесы скоро заметили, что казаки плывут на их сторону, и сосредоточили на них огонь, но, осыпаемые картечью и сами, не могли много вредить им. А казаки уже доплывают до берега и, мокрые с головы до ног, выскакивают из речки. Ружья их замокли, да и терять времени на перестрелку некогда – казаки бросаются в шашки. Это было одно из замечательнейших дел, совершенных когда-либо кавказской конницей. Мгновенно черкесы были сбиты и загнаны в лес, стада и табуны их захвачены. Пытались казаки переправить через реку добычу, но это оказалось невозможным; скот уносило течением, и он или тонул, или прибивался к топям, в места, покрытые лесом, так что казаки успели спасти и доставить к отряду только двести голов – все остальное погибло.
Лес, в котором засели черкесы, был очень густ. Казаки, хозяйничавшие на том берегу одни, без пехоты и артиллерии и при полной невозможности получить подкрепление, не решились атаковать его. Этому только семейства горцев и были обязаны своим спасением; казаки зажгли аул и переправились обратно на правый берег Сагауша.
Этот смелый набег поразил впечатлительных черкесов. Многие старшины враждебных племен приезжали в русский лагерь, любопытствуя видеть Дадымова и Кацырева. Кацыреву это видимо льстило, и он принимал гостей с большим почетом. Едва разъехались эти гости – приехал известный Росламбек с кабардинскими князьями; уехали они – прибыли султаны и мирзы ногайские. Все они просили позволения выйти из гор и поселиться в равнинах, обещая защищать русскую границу от набегов хищников. Но Кацырев никаких заявлений покорности не принимал, не желая, как он говорил, быть обманутым, и селиться на равнинах никому не позволил. Ему было хорошо известно на опыте, что черкесы почитают столь же славным делом обмануть христианина в переговорах, как и истребить
Возвращаясь домой. Кацырев с удовольствием узнал, что в отсутствии его на линии все было тихо и спокойно.
Был один только случай, жертвой которого сделались беспечные малороссы, расположившиеся в степи пасти своих волов; из них один был убит, двое ранены, и волы, разумеется, угнаны.
Наступило лето. Закубанские степи покрылись роскошной зеленой травой, появились прекрасные всходы хлеба, засеянные теми, которые бежали в горы. Но среди этой роскоши природы не было человека – горцы не смели спуститься с гор на равнины, расстилавшиеся между Лабой и Зеленчуком и служившие житницей для всех закубанцев. Грозный Кацырев сторожил их каждое движение и через своего лазутчика, абазинского князя Данбек-Лова, знал решительно все, что они задумывали. Горцы опять усиленно стали домогаться принятия их в русское подданство, и бесленеевцы, пользуясь начатыми переговорами, спустили весь свой скот на равнины. Кацырев переговоры продолжал, но двенадцатого мая уже был на Урупе и, беспрерывно меняя места, держал горцев в недоумении и страхе насчет того, где ожидать им удара. Четырнадцатого мая, когда отряд стоял невдалеке от реки Тегени, казаки, ходившие на поиск, дали знать, что за рекой слышен лай собак. Тенгинского полка унтер-офицер Агаларов с несколькими татарами отправлен был на разведку и, возвратясь, сообщил, что в двух верстах от отряда, за горой, стоят бараньи коши, но что отряду нельзя обойти их, не будучи замеченным, так как гора крута, изрыта, и ночью спустить по ней артиллерию невозможно. Кацырев переждал ночь и на самом свету, разбив отряд на малые партии, устремил их на коши. Перейдя верховья Тегеней, одна из этих партий, при которой находился сам Кацырев, увидела расположенные в лесу два большие бесленеевские аула. В партии было не более двух-трех сотен казаков, а потому атаковать с такими малыми силами большие аулы, окруженные лесом, Кацырев не отважился: он скрыл казаков в лощине и послал за пехотой. Бегом прибежал сюда батальон ширванцав, с храбрейшим своим командиром подполковником Волжинским, но аулы уже были пусты: тревога, поднявшаяся в кошах, предупредила неприятеля, и все семейства, скот и имущество успели укрыться в лесу. Идти в этот страшный, дремучий лес с одним батальоном измученной донельзя пехоты не решился даже и сам Волжинский. Он только сжег аулы и вместе с Кацыревым отошел за Тегени. Скоро со всех сторон стали сходиться казачьи партии с барантой; девять пленных пастухов, двести пятьдесят лошадей, триста пятьдесят голов рогатого скота и больше тысячи баранов сделались добычей отряда – и это было почти все состояние бесленеевцев. Больше за Кубанью делать было нечего, и отряд двадцатого числа возвратился на линию без всяких потерь, если не считать казака и шести лошадей, утонувших при обратной переправе через Кубань.
Не долго, однако, оставался Кацырев в покое. Скоро его известили, что беглые кабардинцы переселяются с Урупа к верховьям Кубани, к самому Каменному Мосту, и что им помогают в этом абазины, которые в то же время, под видом ногайских отар, держат своих овец на равнине. Кацырев порешил немедленно наказать абазинов, кстати припомнив, что Ермолов еще в 1822 году великодушно даровал им пощаду, но что они, по привычке нарушать свои клятвы, тогда же обратились снова к разбоям и хищничеству.
Но прежде чем напасть на них, Кацырев принял меры к тому, чтобы усыпить их бдительность, и лучший лазутчик его князь Данбек-Лов отправился с этой целью в землю соотечественников. Лов ездил по аулам, куначил и бражничал там, уверяя всех и каждого, что Кацырев собирается идти к абадзехам, а об них и не думает. Между тем он высмотрел и изучил удобные пути, чтобы быть проводником у отряда.
Восемнадцатого июня все было готово. Кацырев перешел Кубань и береговой дорогой двинулся к ее верховьям; но скоро отряд свернул в сторону и пошел по таким трущобам, что поминутно происходили остановки. Проводник говорил, между тем, что дальше будет и того хуже. При этих условиях успех набега самому Кацыреву стал казаться сомнительным: настанет день – и черкесы, конечно, примут меры, чтобы не быть захваченными врасплох. Казаки, впрочем, были другого мнения, и вот на каком основании. Перед самым выступлением в поход, когда собранные сотни стояли уже за станицей, один старый татарин нагадал им на бараньей лопатке об успехе похода и крепко обнадеживал, что у неприятеля будет убит какой-то князь, княгиня – ранена и много, много людей взято в плен. И казаки никак не могли допустить теперь, чтобы это предсказание на бараньей лопатке могло не исполниться.
Наконец Кацырев, не выносивший неопределенности и медленности, оставил пехоту в команде полковника Урнижевского, а сам с одними казаками, с тремя ротами ширванцев и тремя конными орудиями, быстро двинулся вперед налегке. Около часу ночи он прошел весьма трудное горное ущелье и скоро, спустившись в долину Малого Зеленчука, услышал лай собак. Здесь был бараний кош, горел огонь и сидели пастухи со своими семействами. На разведку у Кацырева ходили особенные люди, умевшие говорить по-черкесски; среди них были и казаки, и пехотинцы, которых пленяла опасность. Это был первообраз тех знаменитых охотничьих команд, которых впоследствии, уже в сороковых годах, создали сами обстоятельства в некоторых полках, оберегавших передовые кавказские линии... Но на этот раз разведчики к кошу посланы не были. Ночь была темная, дорога адская, и, при всей сметке и навыке охотников, нельзя было надеяться, чтобы из пастухов кто-нибудь не ускользнул,– а спасись хоть один, дело было бы потеряно. Поэтому кош был обойден стороной. На дороге отряд встретил, однако, черкесский пикет, в котором тотчас же грянул сигнальный выстрел – призыв на тревогу. Медлить было нельзя, и казаки пустились во все повода.