Кайкен
Шрифт:
— Оливье-сан!
Сигэру ждал его возле открытой дверцы ярко-зеленого такси. Пассан тяжело плюхнулся на сиденье. От холода — в машине работал кондиционер — ему показалось, что вымокшая одежда мгновенно покрылась ледяной коркой. Внутри салона царила безупречная чистота, витал аромат эвкалипта, а спинки сидений были прикрыты вышитыми салфетками. Пассан сам себе показался бегемотом, без приглашения ввалившимся в изысканную буржуазную гостиную.
Шофер рванул с места, — очевидно, Сигэру объяснил ему, что пассажир опаздывает на самолет. Пассан оглянулся на тающий за пеленой дождя квартал, который
Пассан сидел сгорбившись и пытался осмыслить только что полученную информацию. Каждая новая деталь еще немного отдаляла его от Наоко, от их брака и от лет, прожитых вместе. Наконец-то в театре его существования подняли занавес. И стало ясно, что это был японский театр. Почему же он не радовался? Очевидно, потому, что в настоящий момент понимал лишь одно: насколько абсурдна сама идея смертельной схватки на мечах.
— Не удивляйся, — сказал Сигэру, словно прочитав его мысли.
— Чему? — усмехнувшись, спросил Пассан. — Что жена доверила психопатке вынашивать моих детей? Или тому, что и словом мне об этом не обмолвилась? Или тому, что она собирается драться насмерть на острове в Китайском море?
— Я изумлен не меньше твоего, Оливье-сан.
— Нет, ты не изумлен. И это-то и есть самое поразительное. Мир перевернулся с ног на голову, а ты делаешь вид, что все идет как надо.
— Это бусидо, — серьезным тоном сказал Сигэру. — «Путь воина».
Пассан рассмеялся. Моральный кодекс самураев. Философия послушания и чести, доведенная до степени абсолютной слепоты.
— Ты хочешь сказать, что Наоко намерена действовать согласно правилам бусидо?
— Для нее это естественно.
Оливье чуть было не рассмеялся вновь, но смех застрял в горле. Он наклонился к Сигэру. От мокрой одежды валил пар, от него самого воняло потом и городской грязью, страхом и растерянностью.
— Я прожил с Наоко десять лет, — процедил он сквозь зубы. — И не тебе объяснять мне, кто такая твоя сестра. Если и есть на свете человек, пославший далеко и надолго традиционные ценности, то это она.
Сигэру положил ладони на колени. Он сидел, выпрямив спину, и неотрывно глядел на дорогу. В этот миг он напоминал ожившую иллюстрацию глубокой старины, на тысячи световых лет отстоящую от образа современного разгильдяя, каким он обычно старался казаться.
— Она может утверждать все, что угодно. Эти ценности составляют с ней единое целое.
Пассан припомнил аргументы, приводимые ему Наоко. Он играл сейчас роль адвоката дьявола:
— Бусидо — это давно отжившая свой век мура. В тридцатые годы ваша военщина достала ее из сундука, отряхнула от пыли и подсунула массам в надежде заморочить им голову. Эта чушь стоила жизни двум миллионам японских солдат, в основном молодых парней.
— Ни возраст, ни легитимность самурайского кодекса не имеют никакого значения, — непререкаемым тоном изрек японец, поправив очки. — Значение имеет вопрос: почему это сработало? Почему японский народ с восторгом принял устаревшие правила, как когда-то древние иудеи приняли десять заповедей? Потому
Так вот в чем дело. Он, мечтавший постичь символ веры самураев, так и остался иностранцем, любопытным зевакой, безуспешно пытающимся проникнуть в суть чужого мировоззрения. А Наоко, вечно насмехавшаяся над навязанными ей правилами и запретами, была пронизана ими до мозга костей. И сегодня не видела иного выхода, кроме одного: отмыть свою честь в крови врага. Но это безумие!
— Они будут драться, пока одна из них не умрет, — подтвердил Сигэру. — В этой истории одна мать — лишняя.
— Но где она возьмет меч? — Пассан решил зацепиться за некоторые практические подробности.
— Отец подарил ей меч на четырнадцатилетие. Старинный. Он хранился у него в ящике стола.
Безумие!
— Она взяла его с собой?
— Да. Это первое, что я проверил, когда мы заходили домой.
Добавить было нечего. Шумел дождь за окном, и, как ни странно, мерный стук капель действовал успокаивающе. Пассану казалось, что его вывернули наизнанку и выставили чувства на всеобщее обозрение. В то же время в глубине души появилось ощущение, что он неуязвим. Что бы еще он ни услышал, больше ничему не удивится.
— Как ты думаешь, у нее есть шансы? — спросил он после довольно долгого молчания.
— Не знаю. Все зависит от того, продолжала ли Аюми тренироваться.
Ответом на этот вопрос могло послужить тело Сандрины. Аюми разрубила его пополам, доказав, что мастерски владеет оружием. А вот Наоко не прикасалась к своему боккэну как минимум десять лет. Значит, он обязан добраться до Нагасаки раньше, чем начнется кровавая схватка. Он — ее последняя надежда.
По аналогии ему вспомнилось еще одно оружие. Кайкен, исчезнувший из ящика стола.
Возможно, Наоко действительно родилась на свет с кодексом бусидо в крови. Возможно, ее отец совершил непростительную глупость, подарив дочери на день рождения смертоносное оружие. Но и он со своим идиотским подарочком выглядел не лучше.
89
Нагасаки. Час ночи. От Токио Пассана отделяла тысяча километров, но погода не демонстрировала ни малейших признаков улучшения. За порогом аэровокзала дождь стоял стеной, напоминая колышущийся занавес.
Пассану удалось убедить Сигэру остаться дома. Теперь надо срочно найти такси. Ему встретилось несколько пассажиров с зонтами, судя по виду, ничуть не раздосадованных непогодой. Он уже сталкивался с похожей невозмутимостью в Индии и Африке, где муссон воспринимается как предмет обстановки. Одной неприятностью больше, одной меньше, — какая разница?
Тут он заметил оранжевый автомобиль, из-под колес которого во все стороны летели потоки воды, и испытал мимолетную благодарность к тому, кто догадался выкрасить машину в столь яркий цвет, — иначе ему ни за что не разглядеть бы ее в темноте. Он быстро поднял руку, и дверца сама открылась, словно распахнутая призраком. Он нырнул в такси и произнес единственное слово: «Отель». Водителю этого оказалось достаточно.