Кайкен
Шрифт:
Пассану уже случалось бывать в Нагасаки. В памяти сохранилось два связанных с ним факта. Первый: этот портовый город был забытым собратом по несчастью Хиросимы. 9 августа 1945 года он также стал мишенью атомной бомбардировки, но история запомнила имя одного города и забыла о другом. Второе воспоминание касалось архитектурного облика Нагасаки. Город, во всяком случае в своей центральной части, был восстановлен из руин и отстроен в традиционном стиле. У Пассана перед глазами до сих пор стояли картины в красновато-коричневых тонах — дома с остроконечными крышами в окружении садов камней…
Правда, сейчас он не видел ничего.
Машина углубилась в лабиринт переулков. Наконец в конце тупика показался отель — вытянутое двухэтажное строение, подъезд и холл которого были залиты теплым, цвета сливочного масла светом. То ли из-за этой ленты электрического освещения, то ли из-за того, что здание располагалось в небольшой низине, но у Пассана возникло ощущение, что здесь ему ничто не грозит и он сможет спокойно поспать хотя бы несколько часов.
Он расплатился с таксистом. Дождь перестал, небо очистилось от туч. Выглянула луна, похожая — здесь Пассан был полностью согласен с автором известного ему хокку — на разрезанный пополам спелый плод. Впрочем, жара не спадала. Душная влага обволакивала каждую вещь и предмет и липла к коже, забивая поры. Пассан нырнул в помещение отеля с таким чувством, словно прячется в холодильник.
В гостиничном холле — потертый ковер, выкрашенные бежевым стены — было холодно, как в прозекторской. Администрация явно не экономила электричество. За стойкой регистрации сидела женщина неопределенного возраста, казалось поджидавшая именно его. С высокими скулами, обтянутыми землистого цвета кожей в пятнах, она была одета в какой-то черно-бордовый балахон, представлявший собой нечто среднее между форменным костюмом стюардессы и кухонным фартуком.
Пассан произнес пару-тройку фраз на английском, предъявил паспорт и заплатил за номер вперед, наличными — мера предосторожности, удивившая его своей нелепостью. Японка молча проводила его до дверей номера, ничем не выразив удивления при виде обожженного лица постояльца. Комната напоминала монашескую келью — кровать, стенной шкаф, ванная, больше ничего. Хозяйка исчезла. С улицы послышались звуки голосов и шум то приближающихся, то удаляющихся шагов. Затем настала тишина, как нельзя лучше соответствовавшая аскетичной пустоте его временного прибежища.
Часы показывали два ночи. До наступления утра предпринять все равно ничего было нельзя.
Не зажигая света, на ощупь, Пассан нашел в сумке туалетные принадлежности и принял душ. Натянул трусы и майку, почистил зубы. Врубил кондиционер на полную мощь и рухнул в постель, свернулся калачиком под одеялом. Его не отпускало ощущение, что он должен собрать воедино всю свою энергию.
В этом скрюченном теле заключалась вся его сила. Никогда еще ему не приходилось проводить полицейскую операцию с такими скудными средствами.
90
Сквозь плотную завесу дождя пробились первые лучи зари. Наоко пряталась в святилище, стоявшем на вершине холма, — простом сооружении из кипарисового дерева площадью примерно сорок квадратных метров, без внешних
Тем не менее ей удалось поспать — коротким, но глубоким сном без сновидений. Ее убаюкал шум сосен. Плотно запахнувшись в кимоно, она испытывала странное чувство, словно стала куколкой бабочки, вступившей в обратный цикл преобразования. Еще вчера она весело махала крыльями, была жительницей Европы и свободной женщиной. Сейчас она снова превратилась в гусеницу, заключенную в плотный кокон традиции. В одну из миллионов себе подобных покорных и забитых японок.
Порывшись в сумке, она извлекла завернутую в пленку пригоршню риса и жадно съела его. Рис был холодным и клейким, но он наполнил ее жизненной силой. Некая часть ее существа безошибочно распознала этот сигнал. Годы европейской гастрономии ничего не значили по сравнению с ним: ее генетическая память сохранила в неприкосновенности воспоминание о множестве подобных трапез — на корточках, у подножия храма, во влажной прохладе рисовых плантаций.
До Ютадзимы она добралась к вечеру. Доставивший ее сюда за десять тысяч иен рыбак дал номер своего мобильного — если все закончится благополучно, он согласился отвезти ее обратно. Они причалили к западному берегу, представляющему собой засыпанный черным песком пляж. Сосны будто ждали ее, как и каменные фонари, установленные под деревьями. Обстановка на острове напоминала киношную декорацию для старого фильма про схватки на мечах, в котором с первых же кадров ясно, что все действующие лица к концу картины погибнут.
Наоко вскарабкалась на холм, где стоял храм. Его давно никто не посещал, разве что раз в неделю заглядывали садовники и уборщики. Если ей немного повезет, она не попадет на их дежурство. Тут же, в сумерках, она принялась разминаться. Двенадцать приемов итто сэйхо. Результат ее не порадовал. Впрочем, наивно думать, что можно компенсировать годы без тренировок парой-тройкой упражнений. К тому же она никогда не использовала настоящий меч — слишком опасно.
Наоко встала и оделась. Брюки, хлопчатобумажная юката с глубоким запахом, кроссовки. В такой одежде темного цвета ходили женщины в годы Второй мировой войны — в отличие от кимоно она не стесняет движений. Вокруг талии повязала матерчатый пояс, за который засунула меч, потом опустила в карман брюк кайкен. Она приготовила и план Б.
Еще никогда ей не приходилось чувствовать себя настолько глупо — как если бы Пассан, отправляясь на опасную операцию, вырядился мушкетером. В то же самое время ее пронизывало ощущение внутреннего покоя, полного слияния с традицией, диктовавшей, что делать и как себя вести. Впрочем, подумала она, вряд ли Пассан счел бы нелепой верность традициям д’Артаньяна. Именно ее он всегда исповедовал, в чем бы это ни проявлялось.
Вместо того чтобы спуститься по главной дороге к пляжу, Наоко двинулась на восток. Если ей не изменяла память, там имелась еще одна тропа к берегу, расположенная как бы с тыльной стороны Ютадзимы. Своего рода потайной вход на остров…