Кайкен
Шрифт:
Лично ему всегда было плевать на деньги, потому-то он и заработал их так много. Он страстно любил свое дело и трудился ради него, а не ради чего-нибудь еще.
Они добрались до хранилища. Служащий банка отпер решетку. Вдоль стен тянулись ряды ячеек. Они остановились перед нужным сейфом, посетитель вынул ключ. Это место напоминало ему колумбарий — в пронумерованных нишах вполне могли лежать урны с прахом. В каком-то смысле именно так и было: в запертых ячейках покоился прах чьих-то мечтаний, пепел чужих жизней.
— Прошу прощения.
Клерк проскользнул к ячейке и сам достал стальную шкатулку. Почтительно вручил клиенту и вышел, оставив
Леви не солгал. Перчатки оказались на месте, упакованные в два отдельных опечатанных пакета. Под ними обнаружились листки с результатами анализов, проведенных в лабораториях Бордо и Страсбурга. Он проверил: все правильно, это были оригиналы. Конечно, где-то существовали и электронные версии документов, но разве кому-нибудь придет в голову их сличать?
Он порылся в шкатулке. Толстые пачки купюр — не меньше нескольких тысяч евро. Золотые слитки, часы, драгоценности. Леви припрятал здесь все свое добро, не иначе, намереваясь вскорости сбежать. На дне шкатулки нашелся и втиснутый наискосок пистолет — парабеллум «Зиг Pro SP 2009» с лазерным прицелом и глушителем. Очевидно, перед исчезновением Леви собирался свести кое с кем счеты.
Гийар убрал в карман опечатанные пакеты, сложил лабораторные отчеты и засунул за пояс. Больше ни к чему не прикоснулся. Немного постоял, созерцая все, что осталось от убогого существования Леви. Ему даже стало его жалко. Этот еврей всю жизнь гонялся за злоумышленниками, но куда больше сил у него отнимала борьба против собственных бесов.
Вдруг он вздрогнул, словно взглянув на себя со стороны и осознав, что сидит в запертой комнате. Его охватило отчаяние. Он без сил опустился на стул, испугавшись внезапного приступа. Но нет, все было куда проще и печальнее. Несмотря на созданный им миф и обретенную силу, он так и не уверовал в себя. Его по-прежнему мучили давние воспоминания.
— С вами все в порядке, месье?
До него дошло, что он плачет. Видимо, клерк услышал из-за стены его всхлипы. Он вытер глаза и приказал себе собраться. Он обязан довести игру до конца. Минуло несколько секунд. Открывая дверь, он уже чувствовал себя в форме. Каскетка, черные очки, непроницаемое лицо. Клерк склонился над столом, забирая шкатулку. Он подождал, пока тот запрет «его» ячейку, и вынырнул на поверхность.
На улице его ослепило солнце. Он опаздывал, но все же решил пройтись пешком до Порт-де-Пантен. В этом районе Париж ничем не напоминал город света. Уродство на уродстве: обшарпанные разномастные дома, дешевые лавчонки, аляповатые вывески. Жалкая заманиловка для тощих кошельков. Но, как ни странно, посреди этой бедности и грязи он чувствовал себя вполне комфортно. Он и сам был выплавлен в этом адском тигле, вырос в этом первобытном бульоне.
Он вспомнил о лежащих в кармане перчатках, и эта мысль принесла смутное облегчение. Он уже не боялся, что его поймают. Напротив, его переполняла гордость за свою Миссию. Но решать, когда и где он откроется другим, будет только он сам, и больше никто.
Да, но как от них избавиться? Сделать это следует в особом месте. Священном месте. Перчатки имеют огромное значение. Не в качестве улики, а как своего рода сувенир, будящий в душе болезненное и сладостное воспоминание. Доказательство его трусости — как он удирал тогда через пустырь! — но одновременно и свидетельство столкновения с Врагом. Он вынес удары Охотника. Она же млела от них — ударов,
Он махнул рукой проезжавшему мимо такси. Машина затормозила.
— В парк на холме Красной Шапочки.
— Где это?
— Сейчас прямо к Порт-де-Пантен, потом свернете на внешние бульвары. — Он раздраженно вздохнул. — Доедете до Алжирского бульвара, а дальше я покажу.
47
Он велел водителю остановиться возле фонтана на Индокитайском бульваре. Сквозь решетку виднелась скульптура обнаженной женщины с пышными формами; ее фигура возвышалась над спускавшимся уступами водоемом, в который падали струи влаги, образуя текучие террасы. Статуя казалась перенесенной сюда из дворца Шайо, [23] и не случайно: она была точной копией изваяния, экспонировавшегося на Всемирной выставке 1937 года.
23
Дворец Шайо был построен в Париже специально к открытию Всемирной выставки 1937 года.
Он расплатился с таксистом и двинулся вдоль решетки в поисках входа. В парке было безлюдно. Он шагал аллеями, засаженными деревьями редких пород: гингко, секвойями, гледичиями, плакучими софорами. В планировке парка ощущался монументальный стиль 1930-х годов: просторные площадки, симметричные линии, широкие лестницы. Порядок и строгость пейзажа благотворно подействовали на его нервозность. В самой организации пространства чудилось что-то нацистское или сталинское. Ему нравилось.
Он добрался до каменной Евы, от которой, несмотря на устрашающие размеры, веяло томностью. В глубине души он ощущал свое родство с женскими изваяниями той эпохи. Широкие плечи, маленькая грудь, тяжелые ноги — в примитивности этих форм, более характерных для Ассирии, чем для Древней Греции, он узнавал себя. Образцы подобного искусства навевали мысль о титанах, согласно эллинской космологии, убитых или изгнанных более близкими человечеству богами Олимпа.
Мальчишкой, во времена «воровской школы», он часто приходил сюда по средам, прихватив любимую книгу. Он буквально проглатывал миф за мифом, сам не понимая, что ищет оправдания собственному существованию. В приюте Жюля Геда он пережил настоящий ад. Его нещадно лупили, мочились ему в тарелку, насиловали. Но в памяти остались лишь одинокие вечера в этом парке. Тогда жизнь представлялась ему гранитным барельефом, отполированным веками.
Он стал копать глубже. Прочитал миф о Гермафродите, рожденном от брака Гермеса и Афродиты, — в него была влюблена нимфа Салмакида. Узнал об андрогинах — исчезнувшей разновидности человека, о которой в диалоге Платона «Пир» упоминает комедиограф Аристофан. О дочери царя лапифов Кениде — после того, как над ней надругались, она упросила богов сделать ее мужчиной. А потом он наткнулся на Феникса…
Он не сразу узнал себя в огненной птице. Понимание пришло позже, после второй операции и курса инъекций тестостерона. От каждого укола тело начинало гореть — он возрождался. Вот кто он такой — Феникс. Не мужчина и не женщина, вернее сказать, то и другое сразу. Ни на кого не похожее бессмертное существо. У этой птицы не было прародителя, не было признаков пола. Она порождала самое себя в пламени, служившем ей саваном и маткой одновременно. Вот и ему никто не нужен. Он сам по себе. В нем одном — целая Вселенная.