Кайзер находит дом
Шрифт:
Мы сидели у прудика, где табунами ходили большие сытые зеркальные карпы. Соклер сидел у ног хозяина. Неловким движением чабан нечаянно столкнул лежавшую на скамейке мою фуражку. Она упала в воду.
Соклер мгновенно вскочил и бултых за нею. Через минуту фуражка была у меня в руках. Соклер, отряхнувшись и обдав нас каскадом брызг, снова сел около хозяина.
— А что он еще умеет делать? — спросил я.
— А что хотите, пан-товарищ. Хотите, рыбу поймает?
Я не успел ответить, как чабан издал отрывистый свист. Соклер вновь оказался в воде. Нырнул. И когда вынырнул, в зубах у
Не надо. Пусть отпустит…
Отпустить? Пожалуйста. Не надо, так не надо.
В ожидании нового приказания Соклер кругами плавал около берега, не отрывая взгляда от своего хозяина.
У противоположного берега в воде копошились утки. Чабан подал знак — Соклер устремился туда. Минуты не прошло, как все крякушки оказались у нашего берега. Соклер пригнал их. Он не пугал птиц, а умело подгонял, направлял, приближаясь к ним то с одной, то с другой стороны.
— Довольно? — чабан чуть-чуть улыбался в усы.
Ему нравилось, что мне нравится Соклер.
Мы встали. Соклер последовал за нами. Утки уже опять были на противоположной стороне, копались в тине.
— Ой, я же забыл фуражку на скамейке!
И повернул было назад. Чабан установил меня.
— Соклер! — у него отрывистое «Соклер» получалось как-то не так, как у меня. Что он еще сказал псу, я не знаю.
Соклер опрометно умчался. Вернулся, подал фуражку.
Ну и молодчина! Все знает, все умеет!
— На выставке его отметили?
— Медаль получил. А мне — диплом, пан-товарищ.
Мы попрощались. Они пошли в свою сторону, я — в свою.
Бозар, сын Бозара
Есть у меня в Москве знакомый — известный артист, назовем его Андреем Петровичем.
Как-то Андрей Петрович был в Голландии на гастролях. Он и его товарищи-артисты показывали там свое искусство, которым исстари славится наша страна.
Гастроли прошли успешно. Особенный успех выпал на долю самого Андрея Петровича. И Пале до Бозар — Дворец изящных искусств в Амстердаме, где проходили спектакли советского театра, решил преподнести талантливому артисту памятный подарок.
Голландцы узнали, что ему понравились на фотографиях сенбернары, которых привозили итальянские монахи с Альп.
— Я вам подарю сенбернара, — заявил Хобокен, заводчик-голландец, занимающийся разведением сенбернаров.
Подходящего щенка в ту пору не оказалось, и Хобокен пообещал прислать щенка в Москву. И действительно, вскоре Андрей Петрович получил письмо с голландским штемпелем: готов ли он принять сенбернара «самых аристократических кровей»?
Дальше вышло непредвиденное осложнение. В Голландии или где-то по соседству с нею вспыхнула собачья чума, был наложен карантин, и высылка задержалась.
Наконец пришла телеграмма: ваша собака Бозар отправляется с таким-то самолетом, встречайте.
Поехали на аэродром встречать. Никакая собака не прибыла.
Андрей Петрович спросил у летчика:
— Где мой щенок? Должен был прилететь
Летчик ответил:
— У вашего щенка кулаки больше моих. Он в самолет не влез. Клетка 125 на 60 и на 95 сантиметров. А у нас дверь в трюме меньше…
— Ну и…?
— Подпилят клетку и пришлют с другим самолетом.
Через три дня телефонный звонок:
— Ваша собака давно прилетела, что вы ее не берете?
— Но мне сказали, что он только через неделю….
Поехали получать.
Дежурный долго водил по разным складам-пакгаузам, все найти не мог, наконец — нашел. В самом дальнем углу — ящик, и изо всех щелей торчит рыжая шерсть. Тут щенок?
Молчит что-то. Андрей Петрович сунул палец. Это «что-то» лизнуло горячим языком. Сломали верх ящика. Появилась морда и молча посмотрела. Привет, Бозар! С благополучным прибытием!
Вышел из ящика. В машину кое-как впихнули. Оказалось: карантин продолжался два месяца. И все это время щенок (ящик) стоял где-то на складе. Его кормили, он ел. Ел и рос. Рос, рос и заполнил весь ящик. Отправляли-то четырехмесячным, а получили уже полугодовалым. А сенбернары растут быстро.
Кошки увидят Бозара — все дыбом. Жучок, дворовый песик, живший у Андрея Петровича на даче, укусил Бозара. Тот только оглянулся. Через две недели впервые тявкнул.
Вскоре отказался жить в доме. Спал зимой на улице. Ходил по сугробам, прокладывая грудью траншеи-коридоры. И рос, рос…
Чистокровные сенбернары редкость, в Европе их считанные экземпляры. У Бозара оказался паспорт с «мировым» номером (по списку сенбернаров мира), родословная, в которой перечислялись все его дедушки и прадедушки, и сопроводительное письмо. В письме, между прочим, говорилось: если вы хотите наказать сенбернара, сверните газету трубкой и ударьте легонько по носу. Этого достаточно… Вот ведь как. Собака огромная, а деликатная, бить ее не обязательно. И вообще собак не бьют. А если бьют, то только плохие люди.
Раз домработница прикрикнула на Бозара: мешается на дороге, не обойдешь его — гора! Он посмотрел укоризненно: «Я и так понимаю… Зачем кричишь?»
Сперва Бозар был какой-то розовый. Потом стал рыже-коричневый, с белыми пятнами. Рос, как на дрожжах. Шерсти — вагон! С такой шубой не только подмосковная зима не страшна, — не замерзнешь на Северном полюсе! Шерсть мягкая, пряжа получается превосходная, недаром из нее вяжут разные теплые вещи.
Вырос Бозарушка. Утром приходит здороваться, как хорошо воспитанный сынок. Спокойный, неторопливый. Морда квадратная, ноги толстенные. Хвостом махнет — ветер подует.
Очень крупная собака. Одна из самых больших.
На родине, в Альпах, сенбернары несут человеколюбивую службу — отыскивают и спасают людей, заблудившихся во время метели в горах. К шее собаки подвязан маленький боченочек с вином; найдя погибающего, она ложится около него, если его занесло снегом — отроет, полижет лицо, руки, даст отпить из боченочка, чтобы скорее отогрелся, и ведет домой. Если человек очень слаб — сбегает за помощью, приведет людей.
Добрых больших собак этих разводят монахи Сен-Бернарского монастыря, — отсюда и название породы. Каждый случай спасения людей записывается в особую монастырскую книгу.