Казачий адмирал
Шрифт:
Запала и стрел у вражеских всадников хватило до обеда. Затем они откатились за позиции своих пушек. Преследовать их казаки не сочли разумным. Турецкие пушки постреляли немного и тоже успокоились. Казаки ждали, что конница вновь пойдет в атаку, готовились ее отразить. На эту мысль их наводила атака турецкой пехоты на правый фланг всей нашей армии, на позиции поляков. Бой там шел жаркий.
Вечером поляки бросили свою конницу в контратаку, которую по приказу главнокомандующего поддержали и казаки, ударив по туркам со своей стороны. Подчиненные гетмана Малой Руси побежали между кучами трупов, человеческих и лошадиных, по лужам крови. Залп турецкой артиллерии их не остановил. Второго залпа не было, потому что артиллеристы разбежались. Ворвавшись в турецкий лагерь, казаки
На следующий день в атаку на нас пошли янычары, которых на флангах поддерживали конные татары. Ни новое тактическое построение, ни использование элитных подразделений не помогло султану. Янычары, порядком выкошенные нашими пушками, были встречены дружным залпом из ручниц в упор и дали деру, оставив на поле тела примерно трех тысяч своих сослуживцев. Крымские татары сбежали раньше, потеряв еще больше от картечи, которой стреляли наши пушки.
Вечером мы узнали, что по приказу гетмана Малой Руси за пьянку в боевом походе был казнен кошевой атаман Яков Бородавка. Ему вроде бы отрубили голову. Меня позвали на раду, чтобы выбрать нового атамана. Поскольку я не сомневался, кого именно выберут, сослался на отравление, которым из-за плохой пищи страдали многие. Рада прошла быстро. Петр Сагайдачный стал теперь еще и кошевым атаманом. Казацкая верхушка не любила Якова Бородавку, а остальные казаки мудро решили, что сейчас не время для внутренних разборок. После победы над турками вернутся на Базавлук и там решат, кто будет кошевым атаманом. В нашей победе уже никто не сомневался.
Девятого и десятого сентября боев не было, шел проливной дождь. На месте турок я напал бы именно во время дождя, поскольку мы не смогли бы реализовать свое превосходство в огнестрельном оружии. Наверное, сочли, что и сами лишатся возможности стрелять из луков — не менее грозного, по их мнению, оружии, чем ручницы. Впрочем, не все бездействовали. Буджацкая орда Кантемира-мурзы воспользовалась ночью разгильдяйством поляков и по построенному ими мосту переправились на левый берег Днестра, где наглухо перерезали дорогу на Каменец, откуда нам привозили припасы. Заодно принялись грабить и сжигать окрестные деревни, понижая боевой дух шляхтичей, которым они принадлежали.
Второй бедой стала болезнь главнокомандующего Карла Ходкевича и наследника польского престола принца Владислава, который, оказывается, находился при армии, но это сперва скрывали. Насколько я слышал, принц в военные дела не вмешивался, потому не велика потеря, а вот болезнь гетмана великого литовского могла плохо повлиять на поляков. Они уже и так сильно приуныли, узнав, что не будет подвоза провианта и боеприпасов.
Перемирие для похорон убитых на этот раз не заключалось. Похолодало, трупы разлагались и воняли меньше, поэтому их не спешили убирать. Да и не до мертвых было туркам. По словам пленных, в армии султана Османа Второго уже никто не верил в победу. Скорее всего, и сам султан потерял надежду. Он прислал парламентеров с предложением почетной капитуляции. То есть, после всех побед нам предлагалось с честью удрать. Поляки, тоже поверившие в победу, предложили султану капитулировать точно на таких же условиях. Гонора им не занимать.
Глава 62
Уже часа два гремят турецкие пушки, прибывшие вместе с пополнением. По моим подсчетам стволы орудий должны раскалиться, что может закончиться трагично для артиллеристов. Может быть, стреляют по очереди. Проверять это у меня нет желания. Я лежу на нарах в блиндаже, где сухо и тепло, благодаря сложенному два дня назад очагу у дальней стенки. Дождь прекратился ночью, но все еще сыро и прохладно, поэтому нет никакого желания лишний раз выходить. Тем более, что мне уже чертовски надоела эта война. Жалею, что поперся сюда. Не ожидал нарваться на новый вид ведения войны — окопный.
Мои артиллеристы тоже загрустили. Может быть, устали сидеть в окопах, может быть, погода повлияла, а может, ухудшившаяся кормежка. По договору мы должны
— Идут! — наконец-то донеслось с вала.
Я выхожу из блиндажа. Сапоги сразу вязнут в размокшей, глинистой почве. С трудом, потому что ноги скользят, поднимаюсь на вал. Враг медленно приближается к нам. В центре шагают янычары с мушкетами и пиками, а на флангах — татарская конница.
— Начинаем ядрами! — командую я. — Стрелять по готовности!
В такую большую цель промахнуться трудно. Наши ядра прореживают всадников на ближнем к нам фланге и немного янычар. Начинают стрелять и полукурень Федьки Головешки. Его артиллеристы и вовсе целят только в татар. Тоже свежего мяса хотят. Метров за пятьсот до казачьих позиций наступающие останавливаются. Татары выпускают по несколько стрел, обозначив свое присутствие и никого не убив, после чего, потеряв еще пару сотен человек и раза в два больше лошадей, скачут к своему лагерю. Янычары и прочие пехотинцы бегут за ними. На этом боевые действия и заканчиваются.
Вечером меня вызвал гетман Малой Руси и по совместительству кошевой атаман Войска Запорожского. Раньше он жил в шатре позади обоза, но шальное турецкое ядро подсказало Петру Сагайдачному, что в блиндаже безопаснее. Казаки быстро подхватили почин артиллеристов и вырыли себе надежные убежища. В блиндаже гетмана Малой Руси нары одноярусные и их всего пять: по двое вдоль длинных боковых стен и одни у короткой стены напротив двери. На боковых сидят куренные атаманы. Я сажусь на край первых от двери справа. Больше свободных мест на боковых нарах нет. Все и так сидят впритык. Петр Сагайдачный сидит один на нарах, что у стены напротив двери. Позади него в стену воткнуты две лучины, которые хорошо освещают куренных атаманов, оставляя в тени лицо кошевого атамана, что как бы подчеркивает его исключительность, превосходство, причем даже лучше, чем атрибут власти — булава — или богатая одежда и дорогие украшения. Мне подумалось, что если бы он родился лет на триста позже, то стал бы известным театральным режиссером. Петр Сагайдачный не в духе, хотя вроде бы должен радоваться, что избавился от конкурента. Никто из казаков ничего не высказал ему по поводу смерти Якова Бородавки. Это плохой знак. Не выплеснутое раздражение или обида имеет склонность к разрастанию.
— Мясом мы запаслись на несколько дней, а сегодня ночью сходим к нехристям и возьмем у них еще какой-нибудь еды и порох. Наши разведчики высмотрели, где они хранят припасы, проведут незаметно. Пойдем, когда взойдет луна. Они к тому времени, как обычно, нажрутся от пуза и завалятся спасть. Вот мы их и пощекочем ножичками. Каждому куреню выделить по сотне человек, которые умеют убивать тихо. Брать с собой только ножи и сабли. В темноте от ручниц все равно толку мало. Захватываем только еду и порох, — произнес кошевой атаман.
— Коней тоже не захватывать? — спрашивает Адам Подгорский, старый и туповатый куренной атаман, которого, как мне кажется, выбрали в командиры потому, что намного старше всех остальных в курене — ему под шестьдесят — и, вопреки закону войны, которая не терпит дураков, до сих пор живой.
— Коня можно съесть? — терпеливо спрашивает Петр Сагайдачный.
— Можно, — отвечает Адам Подгорский и наконец-то догоняет: — А-а-а!
— Берем еду, порох, коней, грузим добычу на скотину, если попадется, и везем в наш лагерь, — повторяет для бестолковых гетман Малой Руси. — Ляхи на сейме одобрили ночную атаку, назначили ее на завтрашнюю ночь, но Ходкевич козни строит, сам не хочет рисковать и нам не дает. Мы его слушать не будем, пойдем сегодня, чтобы не смог помешать. Из захваченного половину придется отдать ему, так что постарайтесь побольше спрятать, чтобы в глаза не бросалось. Отдадим только лишнее.