Казачий край
Шрифт:
Парадокс, в двух городах, Ростове и Новочеркасске сейчас от восьми до двенадцати тысяч офицеров находятся, а воевали сплошь и рядом мальчишки, вроде моего младшего брата Мишки. Да, что он, позже случалось, что и двенадцатилетних ребятишек в строю некоторых партизанских отрядов наблюдал. Кто бы раньше про что-то подобное рассказал, так не поверил бы, а теперь, время такое, что и небывалое бывает.
Уже поздним морозным вечером, обиходив своих лошадей и поставив их в конюшню, мы с младшим находились в общежитии отряда. Длинный и полутемный коридор с обшарпанными стенами и облупившейся шпаклевкой, с одной стороны ряды коек, а с другой свободное пространство. Взрослых людей почти нет, а вокруг только молодняк. Везде раскиданы
Шум и гам, кто-то постоянно передвигается, о чем-то разговаривает, смеются молодые голоса, а под керосиновыми лампами в углу, несколько человек производят чистку винтовок.
"Вот это я вступил в партизаны, - мелькнула у меня тогда мысль, - и как все эти дети будут воевать, непонятно". Впрочем, как показала жизнь и дальнейшие события, этим мальчишкам не хватало только военной выучки и опыта, а вот в остальном, они показали себя очень хорошо. В бою партизаны не трусили, в трудную минуту не унывали, и всегда были готовы идти за своим командиром в любое огневое пекло.
Что больше всего удивляло, это то, что вся партизанская молодежь, юнкера, семинаристы, гимназисты и кадеты, как правило, толком и не понимали, ради чего рискует своими молодыми жизнями, и за что воюют. Они плевать хотели на всю политику, но чувствовали, что так правильно, что именно так они должны поступить. Они делили мир просто и ясно, это белое, и оно хорошее, а это красное, и оно плохое. Они видели слабость своих старших товарищей, братьев и отцов, которые не могли встать против той чумы, что волнами накатывала на нас, и они вставали вместо них, шли в первые ряды и умирали на вражеских штыках. Однако умирали эти мальчишки не зря, так как именно их жизни выкупили драгоценное для Белой Гвардии и казачества время. Другое дело, как этим временем воспользуются генералы, и будут ли их поступки соответствовать делам юных партизан, но это все будет потом, а пока, подъесаул Черноморец и его шебутной брат, прибыли к месту дислокации своего отряда.
Дневальный по казарме, щуплого телосложения гимназист в куцей и потрепанной форме, оставшейся на нем от прежней жизни, указал нам на две кровати в центре помещения и выдал по паре чистого постельного белья. Занимаем с Мишкой места, он отправляется бродить по казарме и знакомиться с будущими сослуживцами, а я, закинув руки за голову, решил поспать. Было, задремал, да куда там, ведь не выспишься, когда вокруг столько молодежи. Прислушался, рядом идет разговор и, конечно же, речь идет об очередном славном деле Чернецовского отряда. Один из бывалых партизан, старший офицер сотни поручик Василий Курочкин, круглолицый и невысокий человек со склонностью к полноте, рассказывает о декабрьском налете на узловую станцию Дебальцево, а собравшиеся вокруг него подростки, человек семь-восемь, раскрыв рты, внимательнейшим образом слушают его.
– Мы тогда в авангарде шли, - говорил поручик, - и было нас меньше сотни. Почти весь отряд необстрелянные юнцы, а против нас больше трех тысяч штыков красного командира Петрова, которые с Украины на Дон наступали. Позади нас две сотни казаков 10-го Донского полка, сотня 58-го полка, около сотни партизан из 1-й Донской дружины, артиллерийский взвод и пулеметная команда 17-го Донского полка. Вроде как сила, а идти вперед казаки не хотели. Говорили, что на Дону с красными повоюем, а на Украину не пойдем. Так, вся работа по остановке отряда Петрова на нас и легла. Первым делом отряд занял станцию Колпакова, и красных там не оказалось, все в Дебальцево кучковались. К этой станции была выдвинута конная разведка, а мы, всем отрядом, купили билеты на проходящий поезд, все честь по чести, и направились навстречу врагу.
– Неужели так и поехали?
– прерывая речь поручика, спросил кто-то из парней.
– Да, так и поехали, в самых обычных пассажирских вагонах и по билетам, - ответил
Курочкин прервался, а все тот же молодой голос, поторопил его:
– И что дальше было, господин поручик?
– Дальше? Хм, этот солдатик представился членом военно-революционного комитета и потребовал сдаться. Есаул на него посмотрел как на окопную вошь, и спросил, солдат ли тот. Тот отвечает, что да, солдат. Тогда командир как гаркнет: "Руки по швам! Смирно, сволочь, когда с есаулом разговариваешь!" Куда что делось, местный член ревкомитета вытянулся в струну, и был готов исполнить любой приказ. Мы думали, что теперь Чернецов отдаст приказ захватить станцию, но он углядел, что в здании вокзала готовятся к бою, а потому, только потребовал отправить наш состав дальше на Макеевку. После чего он вернулся к нам, а поезд через пять минут тронулся дальше. Славно тогда красных напугали, да так, что из отрядов Петрова, две трети бойцов по домам разбежалось. Вроде бы и стреляли немного, а результаты получили хорошие. И все почему?
– Почему?
– спросили сразу несколько человек.
– А потому, что храбрость города берет, а лихость и внезапность, наши основные козыри в этой войне. Мы - партизаны, и методы наши партизанские.
Сказав это, Курочкин отправился к бойцам, чистящим оружие. Рядом с моей кроватью воцарилась относительная тишина, и я заснул. Таким был первый вечер в отряде Чернецова, а следующий день начался с того, что по казарме поплыл аромат еды. Только открыл глаза, как рядом появился Мишка. В его руках был большой котелок с дымящейся кашей, две ложки и три ломтя серого хлеба. Спрашивать ничего не стал, вижу, что брат просто светится от счастья и службой пока доволен. Ну, дай-то Бог, чтоб не разочаровался младший в своем выборе и пути, с которого свернуть, значит потерять честь и уважение к самому себе.
Котелок опустился на табуретку между койками, мы перекусили, Мишка принес чай, и в этот момент в помещении появился Чернецов.
– Здорово ночевали!
– громко произнес есаул.
– Слава Богу!
– дружно, привычно и уверенно, на казацкий манер, ответил личный состав отряда.
– Господ офицеров вчера записавшихся в отряд и оставшихся с нами, прошу пройти в мой кабинет, - сказал Чернецов и покинул казарму.
Оставляю недопитый чай и вместе с пятью офицерами, двумя пехотинцами и тремя казаками следую за есаулом. Через минуту мы находимся в кабинете командира отряда, бывшей бытовой комнате. Чернецов сидит за столом, справа от него его ближайшие помощники, поручик Василий Курочкин и хорунжий Григорий Сидоренко. В углу возле небольшой печки возится седоусый дед с погонами старшего урядника. Мы шестеро стоим перед столом, вроде как на смотринах, отрядные ветераны осматривают нас, а мы ждем, что же дальше будет.
– Итак, господа, - первым, как и ожидалось, разговор начал Чернецов, - давайте поговорим строго по делу. Вы вступили в отряд под моим командованием, и сейчас я спрошу вас в первый и последний раз. Вы готовы идти со мной до конца и выполнять все мои приказы?
– Да, - отвечаем мы все вместе.
– Раз так, то давайте знакомиться поближе. Времени у нас немного, а потому, без церемоний и кратко. Про меня вы все знаете, а я про вас, увы, пока нет. Давайте начнем с вас, - есаул посмотрел на крепкого и цыганистого хорунжего, который, как и я, был одет в кавказскую черкеску.