Казак Евстигней
Шрифт:
С этого часа как-будто все обернулось против семьи. Вместе с казацкой вольностью исчезли достаток и прежнее согласие. Начальство косилось на отца и брата бунтовщиков. Налоги и непосильные работы подорвали налаженное хозяйство. В доме не хватало рабочих рук. Евстигней еще с детства был слаб здоровьем, а тут, когда забрали в солдаты младших братьев, отец не мог без раздражения смотреть на его неловкие попытки заменить их. Он не мог вспоминать без горечи своих высоких сильных молодцов, которые теперь по жестокому приговору начальства вдали от него несли постылую царскую службу.
У
— Ну, где тебе! Сидел бы уж на месте, постылый!
Но у Евстигнея был такой характер, что чем больше на него кричали, тем больше он старался угодить. Он суетился, бегал по избе и в поле, всегда готовый на всякую услугу. Он так привык к всеобщему презрению, что ни на кого не обижался и, казалось, охотно выставлял себя на потеху. В деревне не доверяли ему.
— Не серьезный мужик, — говорили бородатые казаки, глядя на его юркую беспокойную фигурку.
Евстигней лишился семьи в один год. Отец, который любил рыбачить, утонул весной в Яике, в половодье. Даже тела его не удалось найти, а лодку прибило к берегу ниже по течению, совсем разбитую.
Мать Евстигнея — было ей тогда уж лет шестьдесят — с этой поры стала слабеть и хворать. Она и к работе остыла. Все сидела на завалинке, печально качая из стороны в сторону седой головой. Евстигней один старался своими силами поддержать разрушающееся хозяйство. При жизни отца он до того привык не иметь собственной воли, что теперь и вовсе потерялся. За советом не к кому было пойти. Он бежал к матери, останавливался перед ней, взлохмаченный, чудной, с вытаращенными глазами.
— Матушка, а матушка, амбар того гляди завалится. Подпереть надо!
Мать безучастно махала рукой.
— А ну тебя! Делай, как знаешь!
И Евстигней бежал в амбар, точил, стругал, копал, потел и всем проходящим мимо улыбался заискивающей улыбкой и старался рассмешить и задобрить болтовней и шутками.
К осени умерла и мать, и Евстигней остался хозяином. От прежнего достатка сохранилась только просторная изба, которую Евстигней ни за что не хотел продавать, повторяя:
— А вот вернутся братцы — они и прикажут. А я уж как-нибудь постараюсь.
Но, как он ни старался, все приходило в упадок. Помогать Евстигнею охотников в деревне не было.
— Все равно, что в прорву валить, — говорили соседи, — все одно, ему теперь не справиться. Продал бы избу, шел бы в батраки — самое хорошее дело.
Евстигней, казалось, боялся всех: боялся недавно прибывшего коменданта, которому то и дело попадался на глаза со своей постоянно растерянной улыбкой, боялся господ офицеров, старшину, писаря, попа, соседей, поглядывавших на него косо, а больше всего боялся своих братьев, которых почему-то ожидал с часу на час.
Глядя на свою истощенную, кривоногую лошаденку, на покривившиеся ворота и облупленную стену, он всплескивал руками и бормотал про себя:
— Ай, ай, ай, вот беда! Что братцы-то скажут!
Но
По вечерам в избах собирались группами, толковали о чем-то, что-то решали, офицеры встречали на улицах нахмуренные лица, глядящие исподлобья глаза, не предвещавшие им ничего хорошего.
Слухи о приближении избавителя делались все настойчивее и настойчивее, какие-то грамотки ходили по рукам.
Евстигней не принимал никакого участия в происходившем, да и его оставляли в покое. Старшинские казаки и начальство не считали его ни в числе врагов, ни в числе друзей; так же относилась к нему и мятежная часть населения.
Взятие крепости Пугачевым произошло неожиданно быстро.
Та малая часть казаков, которая была на стороне коменданта, в последнюю минуту изменила ему. Только два пушечных выстрела ответили на штурм нападающих, и затем зазвонил колокол, бабы высыпали на площади с хлебом-солью и вышитыми полотенцами, пушки были опрокинуты и связанные своими же казаками комендант и офицеры заперты в ожидании суда над ними в старшинскую избу.
Евстигней не принимал участия в происходящем. Он, как другие казаки, не выбегал к крепостному валу, не глядел с надеждой вдаль, на окружающую степь, не вглядывался в туман, поднимающийся над Яиком, в надежде увидать плывущие по ней лодки государя Петра Федоровича, радетеля народного. Привыкший за всю свою жизнь к роли всеобщего посмешища, не видавший на своем веку никакой помощи от окружающих его людей, он не верил для себя ни в какую счастливую перемену.
В причину своих несчастий он никогда не вдумывался.
Но когда в крепости загремели выстрелы, когда зазвонил колокол и мимо его окон забегала с шумом и приветными криками толпа его односельчан, он вместе с другими выбежал на площадь.
На площади, окруженный толпой казаков, стоял небольшого роста человек с черной бородой в красном кафтане и круглой шапке.
Его небольшие, добродушные и лукавые глаза сияли гордостью. Несмотря на старание придать величие и важность своей осанке и поведению, во всей фигуре Пугачева казакам чувствовалось что-то свое, родное. Этот царь-мужик, знакомый, как и они, с нуждой, побоями и несправедливостью, мог действительно сделаться их благодетелем.
Евстигней протиснулся в толпе и остановился как раз напротив Пугачева и его свиты. Свита также была на конях, — видимо, они торопились и не намеревались долго оставаться в крепости.
Рядом с Пугачевым казак, одетый с меньшей роскошью, чем он, но носящий на груди знаки отличия, данные ему Пугачевым, держал в руке грамоту.
— Который царь будет? — спросил Евстигней у своего соседа Ивана Алексеевича, одного из самых любимых среди односельчан за свою отвагу и прямоту. Казак презрительно покосился на Евстигнея.