Казак на чужбине
Шрифт:
У нижнего края хутора Швечиков, с незапамятных времен стояло два дуба. Во время неожиданно разразившегося и нанесшего великий ущерб хутору урагана, они оба, как по команде, враз упали и ровнехонько легли кронами строго на запад, в сторону верховьев Северского Донца и станицы Луганской. Со временем ветки упавших дубов, чтобы не пропадать добру, рачительные хуторяне обрубили на дрова. Корневища пожгли в кострах казачата, постоянно рыбалившие под кручей над Донцом. И осталось два бревна, по обхвату толщиной, лежать на приметном месте. Кора с них от времени слезла, обнажив древесину, которую стали полировать своими, кто упитанными, а кто и поджарыми, задами хуторяне.
Со
С раннего утра и до позднего вечера не утихала жизнь на дубках.
На зорьке у дубков останавливались рыболовы, чтобы посмотреть на реку и только по им, понятным приметам, определить, будет ли сегодня клёв или нет. Потом на поваленные старые стволы привычно усаживались пастухи и щёлкали своими кнутами, оповещая и людей, и подопечную скотину, что они готовы выполнять свою каждодневную нелёгкую работу.
В обеденное время казачки, которые ходили на ближний выгон доить коров, присаживались на дубки отдохнуть в тенечке, и заодно о делах семейных словцом перекинуться, о хозяйстве, да друг о дружке посудачить.
Когда уставшее от бесконечного дня солнце, садилось за розово-белые горы над Донцом, к дубкам привычно тянулись на гульки принаряженные молодые казаки и казачки. Начинались вечерние посиделки. Карагодничала, водила хороводы молодежь. Визг, вскрики, притворная ругань. Потом, ближе к полуночи, рассевшиеся по разным краям дубков две три пары, не сильно таясь друг от друга, оставались на досиделки и обнималки.
Ну а ранней весной, выбирались из куреней и грелись тут, на солнышке, хуторские старики, радуясь, что пережили длинную и скучную им зиму.
С дубков они наблюдали, как внизу на крутом повороте Донца зачинался ледолом, поднимавший ледяные крыги вверх и натаскивающий их на песчаную косу. А потом как сверху по ним по-озорному мчалась заломная вода, размывающая ледовую запруду, раздвигающая и поднимающая ледовое крошево почти до прибрежных деревьев.
И перед каждым весенним ледоходом у заскучавших за зиму швечиковцев была такая забава – примета, развлекавшая их долгое время. В лед вмораживали принаряженное в старые поблекшие ленты чучело из соломы и камыша. Чучелу даже имя с отчеством давали – Голодая Зимчуковна. Когда начинался ледоход, внимательно следили: упадет, потонет ли чучело, или же будет стойко держаться в глыбах и крошеве ледяной круговерти. Если чучело заплывало стоймя за пределы земельного хуторского довольствия, то год, значит, будет удачным и урожайным. А если нет, и в воду окунется раньше времени, а не дай Бог пополам переломится, то начавшийся год не сулил тогда ничего хорошего.
Как на грех, такой и оказалась судьба для чучела – Голодаи Зимчуковны в 1894 году.
У дубков в не сильно давние времена ослушных казаков пороли. Причем, здесь наказывали тех, к кому атаман относился с особой симпатией и не хотел, чтобы все швечиковцы видели этот самый позор оплошавшего по случаю казака у правления, или чего хуже – на майдане возле хуторской церкви.
И вот совсем недавно, Михаил, сын Агафьи, казак весьма солидных лет, отличился на этих самых дубках, к которым она и направлялась.
Отличился так, что на весь Донецкий округ Области Войска Донского прогремел. Несмотря на то, что после этого события прошло уже несколько дней, хуторской народ никак не мог успокоиться, перемалывая и пережевывая меж собой произошедшее. И, словно иллюстрацию случившегося,
…Очень старой была эта цибарка. Давно побитой от времени ржой и лишённой, оказавшейся некрепкой, поломанной когда-то ручки.
Вместо этой девшейся неизвестно куда ручки, старательные казачьи руки привязали растрепанную, загрязнившуюся веревку. И у нее, у этой цибарки, был такой же жизненный путь, как и у сотен подобных предметов хуторского быта.
Сначала она была принесена из лавки мордатого лавочника Карапыша. Её обдали крутым кипятком и отправили на пастбище – выполнять благословенную роль вместилища парного молока. Обвязанную сверху марлевым лоскутом, бережно приносили с доярни и ставили на стол в летней кухне – летнице. Цибарка, словно понимала свою ответственность – нести капли жизни, и благодарно принимала на своё дно и боковины цвиркание густого молока. Но шло время и спустя два летних сезона, слегка постаревшая посудина была отправлена, опять же по молочному делу – на отпаивание телят. Они в своих бездумных метаниях её опрокидывали, приминали и так уже помятой цибарке бока и били по ней молодыми копытцами.
Затем, с молочной частью жизни было покончено. Цибарка была отправлена на огород, где сначала в нее собирали краснобокие яблоки и душистые груши. Потом, пришлось ей послужить на птичьем дворе под зерном и водой. Поносили в ней воду на полив из прибрежной копанки, по триста ведёр на пару рабочих рук. Помнила эта цибарка, как молодая казачка прятала её под обрывом, и, убегая к подружкам на вечеринку у дубков, приговаривала при этом:
– Вода, может с небес прольется, а жениха из облака не возьмешь.
А на макушке лета, прежде всего от этой самой воды, которую носили по очереди все работоспособные члены казачьей семьи, вызревал урожай пузырчатых огурцов и красно-бурых пузатых помидоров. И вот, наконец, цибарка с почти прохудившимся дном оказалась в дальнем углу казачьей левады и могла бы отправиться на мусорную кучу, но сын Агафьи, казак Михаил, насыпал в цибарку земли, привезенной с бугра, на котором ему достался пай и понёс жестянку на хуторской сбор.
Из-за сильной жары хуторяне решили провести общий сбор не на пыльном, раскаленном от солнца майдане, а поближе к воде и зелени, на дубках. Сколотили длинный деревянный стол, чтоб усадить за него приезжих казачьих начальников – станичного и окружного атамана, и покрыли этот стол скатертью из сукна синего, войскового цвета.
Бричка окружного атамана полковника Валентина Григорьевича Кутейникова остановилась на бугорке перед дубками и он степенно и солидно вылез из неё, бодро прогудел, поприветствовав всех собравшихся:
– Здорово ночевали!
– Слава Богу! – хором загалдели, заждавшиеся начальство хуторяне.
Боком-боком, с чувством права на повышенное внимание, поближе к приехавшему атаману стали протискиваться старики, выпячивая свои груди с наградами за русско-турецкие и прочие войны. Им хотелось, чтобы их бывший однополчанин пожал руку и чтобы было потом, что внучатам на рыбалке рассказывать про атаманское внимание к их героическим персонам. Но окружной атаман обходить большое полукружье казаков с рукопожатиями не стал, а сразу направился к столу. Старики озадачились… Дружной стайкой потоптались на месте и стали, опираясь на свои байдики и костыли, придвигаться к толпе хуторян.