Казаки в Абиссинии
Шрифт:
Между Гэби и рынком, в лощине, насажена гэша в саду с каменной белой стеной; видны плантации сахарного тростника и банановый сад. На соседнем холме большая церковь с густой и зеленой рощей кругом, потом опять балка, крутая, с каменистым, почти отвесным спуском и таким же подъемом, дом Ичигэ, окруженный бездной построек, хорошенький домик m-sieur Ильга, с соломенной белой крышей, ни дать, ни взять, усадьба малороссийского помещика, потом туда, на север, длинное ровное поле, поросшее изумрудной травкон, и большое и роскошное именье m-sieur Лагарда, французского резидента. Тут ни длинный, почти по-европейски устроенный дом, крытый соломой, и двор для ашкеров, наполненный соломенными
За домом французского резидента высокая, почти отвесная гора и на ней белая церковь, окруженная массой черных приземистых хижин, в беспорядке липнущих к ней — это старинный город Антото.
Если от дома Лагарда пойти вниз по Хабане, то вы встретите дорогой бездну прачек и мужского, женского пола. Без мыла они полощут шамы и рубахи в реке, купаются тут же и сами и все вперемежку, или в задумчивой и степенной позе голые сидят на берегу на желтой траве перед разостланным бельем в ожидании, когда солнце его высушит; дальше на линии Гэби по правому берегу двор нашего «Красного Креста» и русский госпиталь и по левому, в версте от реки, у самой горы, вы увидите хворостяной забор, русский флаг на шесте над ним и чистые белые палатки — это русский посольский двор. За ним деревенька, несколько палаток наезжих купцов и бесконечные желтые поля, уходящие на восток
Разве можно назвать городом это собрание усадьб, соединенных тропинками, эта кучка деревень и построенных между ними помещичьих домов и круглых церквей со звездами из страусовых яиц вместо крестов?
Город, без улиц, без домов, с одними хижинами… И тем не менее это город, город будущего и притом громадный город, как и сама Абиссиния государство, которое еще будет настоящим государством…
Жизнь в Аддис-Абебе подчинена известному режиму. Едва только солнце медленно спустится за фигурные горы далекого запада, как всякое движение прекратится на тропинках, по балкам и в ручьях. Черные сомалийцы: полицейские, в синих итальянских плащах и с ружьями и палками в руках одни по повелению негуса бродят по городу и забирают под стражу всех, кто осмелится выйти после заката на улицы города. Их сажают в темную и грязную караулку, где приходится провести время в сомнительном обществе воров и бродяг до утра, когда по допросу обер-полициймейстера, все того же Азача-Гезау, одни будут выпущены на свободу, другие заточены в тюрьму.
За час, или за два часа до восхода солнца, медленные и монотонные удары церковных колоколов будят уснувший город. По всем церквам начинается служба. Если есть праздник, то при сумерках начинающегося дня можно видеть, как из ворот Гэби выходит медленная процессия солдат и начальников, выстраивается вдоль стен в ожидании выхода Менелика, а потом следует за ним в одну из церквей.
В полумраке сырого храма слышно пение священников, видны их белые фигуры, подпрыгивающие в священном танце, раздаются резкие звонки бряцал. Толпа окружает алтарь, лица у всех сосредоточены, полны молитвенного напряжения. Мало кто понимает происходящее перед ним; школ нет в Абиссинии, церковные обряды известны лишь одному духовенству, но все одинаково сурово слушают носовые звуки пения, мерные удары барабана, звон струн и позвонки бряцал, образующих странную таинственную, мрачную музыку.
Атмосфера в церкви от толпящихся молящихся, от запаха немытых шам, пота и масла становится удушливой. Выйдешь на паперть, там толпятся в ожидании найма полуголые галласские плакальщицы, да двое, трое нищих калек, точь в точь, как у нас на Руси, жалобными голосами просят милостыню у прохожих.
Ограда заключает пять, шесть громадных смоковниц и кипарисов, несколько бананов и диких кустов. От
Солнце поднимается выше, девять часов скоро. Утомительная служба кончена, вельможи садятся на мулов и сопровождаемые ашкерами разъезжаются по всем концам Аддис-Абебы, бедные, простые граждане, ашкеры без дела, расходятся по своим хижинам и начинаются занятия.
Кто идет на габайю продавать, или покупать, кто на муле со своим азачем (приказчиком) и двумя, тремя ашкерами; вдет в именье смотреть, как медленно ходит за парой волов, запряженных в ярмо, военнопленный галлас, как бегают и резвятся в табуне мулы и лошади, а у кого именья нет по близости, тот ложится на альгу в парадном зале своем и смотрит, как помещающиеся здесь же мулы жуют сено, и слушает доклад своего домоправителя. Доклад этот не-сложен: курицы снесли несколько яиц, ашкер Уольде Тадик ушел и нанялся к другому, унеся новую только что подаренную ему шаму, галласка военнопленная родила мертвого ребенка, у соседа украли ружья, Афа-Негус прислал «либечая» искать вора…
Либечай одно из странных и любопытных явлении далекой Эфиопии. Это мальчик 12-ти — 15-ти лет, непременно невинный, который употребляется для розыска вора. Его приводят в дом, где совершена кража, поят каким-то наркотическим питьем, после чего он впадает в полусознательное состояние, встает и движется вперед и вперед, прямо в дом вора, на, постель которого он ложится. Если на пути встретится вода, то чары кончаются и либечая надо снова поить на берегу ручья. Вера в могущество силы либечая так велика, что вор, прослышав о том, что позвали либечая, обыкновенно подкидывает украденные вещи владельцу.
Так было и у нас. На третий день по приходе нашем в Аддис-Абебу все столовые ножи офицерского собрания оказались украденными. Позвали Азача-Гезау, тот послал за либечаем. Через несколько часов все ножи были подкинуты к воротам нашего дома…
Доклад домоправителя кончен. Начинается томительное ожидание обеда. Уже жена два раза проходила через зал смотреть, как опытный в сем деле ашкер разрезает жирного барана, а служанки проносили пряный тэч в тыквенных выгнутых гомбах, а до 11-ти часов все еще далеко. По счастью пришел ашкер от соседа, сосед собрался навестить, и спрашивает позволения.
— «Конечно! Жду! Проси!»
Хозяин идет распорядиться о тэче; из каких-то дальних закромов выползают приживальщики клиенты, старик, с провалившимся носом, толстый и жирный мужчина, прогоревший купец и какой то отставной монах.
Они садятся на полу рядом с хозяином и хранят суровое молчание. Они лица без речей, им говорить не полагается.
Приходит сосед. Толпа ашкеров наполняет двор. Сосед в тонкой шаме, приветлив и любезен.
— «Дэхна-ну?»
— «Дэхна-ну».
Низко кланяясь, говорят они друг другу. Шамы закрывают рты, согласно этикета.
— «Доброе утро».
— «Добрый день».
— «Все здоровы?»
— «Благодарю».
— «Все хорошо?»
— «Слава Богу».
Гость садится тут же на ковре. Наступает молчание.
Хозяин подманивает пальцем домоправителя и говорит ему что-то на ухо. Домоправитель исчезает и через несколько минут ашкеры приносят стаканы с тэчем. Разговор немного оживает, даже вдается в политику. Незнакомые с картой, они говорят о географическом положении государств, о предполагаемых походах, войнах, разделениях. Хозяин старый воин вдается в воспоминания.