Казаки в Абиссинии
Шрифт:
И все-таки это лучшее, что мог сделать гуманный властитель Эфиопии для мятежных племен. Традиции требовали полного рабства — его нет в Абиссинии. Покоренные галласы работают определенное число лет, отбывают свою каторгу, а потом получают свободу. В их деревнях есть свои старшины, они имеют свои участки, свой скот, своих лошадей.
Великий негус капля за каплей вносит гуманитарные идеи в понятия абиссинцев и не круто ломает жизнь полудикого горного племени.
Прогресс, который летит и мчится в Европе, захватил в мощное течение свое и далекую Абиссинию. Миссия за миссией, посольство за посольством
И может быть, когда шумные улицы заменят пустынные тропинки, когда мосты повиснут над Хабаной, жизнь перестанет там быть такой монотонной и самый вид ее желтых холмов не будет так мучительно тоскливо поражать сердце и ум.
XXVI
Наша жизнь в Аддис-Абебе
Ученья конвоя, — Джигитовка. — Свободное время, — Прощальный визит негусу. — Деятельность русского госпиталя. — Обеды у врачей. — Вечера на посольском дворе.
Звезды начинают бледнеть, сырость после вчерашнего ливня проникает в палатку и за хворостяной оградой шакалы дают свой утренний концерт. Пять часов утра — конвойный двор просыпается; теперь нет уже того подавляющего количества верховых лошадей, офицерских, вспомогательных и грузовых мулов, когда каждый казак смотрел за 4–5 животными, а 15-ти саженная коновязь была плотно уставлена лошадьми и мулами.
Офицерские мулы живут при офицерах, грузовые, конвойные и запасные отправлены на траву под надзор Азач-Гезау и ранним утром на коновязи стоят и дрожат в ожидании солнца семнадцать лошадей и одиннадцать мулов. День идет по расписанию и начинается с чистки.
В мою холодную, но уютную палатку доносится характерное шурханье щетки, выколачивание скребницы о камень и восклицания — «тпру, да стой ты непокорная!» но кто этим чисто казарменным возгласам, так напоминающим утро на Обводном канале, присоединяются еще и новые благоприобретенные чисто африканские «тау! тау!».
— «Ступай собирай лошадей на водопой», басит фейерверкер Недодаев, толстяк малоросс, любимец абиссинцев.
Водопой шагах в трехстах. Это маленькая река с каменистым руслом, что бежит через Аддис-Абебу. На водопой ведут попарно — лошадь и мул. Затем чай и хлеб фурно. В семь часов утра начинается конное ученье.
Наш манеж не блещет ни красотой, ни удобством — это чуть покатая ровная полянка шагов сто длиною и сорок шириною. Смена из четырнадцати человек подобрана довольно пестро: передняя шеренга лейб-казаки на серых лошадях и уральцы на вороных — задняя атаманцы и артиллеристы на гнедых и караковых.
Лошади
Собравшаяся кучка черных зрителей в грязных шамах и подштанниках, сидящая на земле у края манежа и состоящая наполовину из ашкеров и «фарассанья» (кавалеристов), громкими возгласами «ойя гут» — «малькам москов» выражает свое удовольствие. Езда взводом (всего в семь рядов), когда из развернутого строя, идущего рысью, галопом вылетают пестрые ряды и снова строятся по три, по шести, в тишине и молчании, спешивание на полевом галопе, батовка и рассыпной строй производят громадное впечатление. Но вот подходит время джигитовки…
Я люблю смотреть джигитовку, когда круглый и сытый степной маштак, распустив косматую гриву и пышный хвост по ветру, мчится по зеленому полю, а красавец казак, заломив голубую фуражку свою на темные кудри, плавно сгибается назад и порывистым движением пальцев и кисти хватает брошенный платок и, поднявши, рубит и колет своим палашом… Я люблю смотреть, когда степной конь, ничего не боясь, по прямой линии мчится вперед, а казак, стоя на алой подушке ногами, фланкирует длинным копьем. Там удалая казачья лошадь, смелый и лихой казак слились в одно целое, поняли друг друга и друг с другом соединились…
Но когда слабым галопцем, еле бросая жидкое тело свое и изнемогая под русским богатырем, скачет абиссинская кляча и казак, спрыгнув с нее, валит лошадь своей тяжестью, когда слабогрудая, беззадая обезноженная варварской выездкой лошадь не может помочь своему хозяину и каждую минуту хочет остановиться — грустно, тяжело, и жутко смотреть на такую джигитовку. Жалко таких молодцов, как Терешкин, Любовин, Крынин, Архипов, Изюмников, Щедров и не отставшие от казаков лихачи Недодаев и Полукаров.
Пришлось сократить джигитовку, пришлось выбрать надежнейших людей и лошадей, а из остальных составить группы…
Конное ученье кончено. Усталые лошади бредут на коновязь…
Час перерыва и пеший строй и гимнастика. Со смехом и шутками идет чехарда, стена валит стену. — «Недодай, навались! Духопельников не сдавай»… Одиннадцатый час — солнце высоко, люди идут на работы. Знаток абиссинского языка уралец Сидоров седлает коня ехать на «габайю». Мягкий баритон его разливается по двору целой абиссинской речью, с которой он обращается к конвойным слугам Адаму и Вальгу.
Кривошлыков из кипарисных досок мастерит шкап, остальные забрали лопаты и идут за дерном.
Как неуютен, пуст и уныл казался мне наш конвойный двор, когда мы приехали после тысячеверстного перехода. Трава желтая, неровная, кочки и грязь…
А теперь, когда у пристена приютилась круглая палатка, когда разобранные по мастям лошади выровнялись на коновязи, а моя палатка стала в углу, когда передняя линейка выложена дерном, а образ Спасителя спокойно и кротко смотрит на прибранные койки, когда тихая рабочая жизнь идет кругом, сколько уютности, чувства дома за этим забором, сколько удобств, несмотря ни на дождь, ни на грязь…