Казань – ностальжи
Шрифт:
Идём дальше. Вот мост, под которым Волга. Волга под нашими ногами. Высота этого моста над водой значительная! Вниз смотреть страшно! Мы не заметили, как Генка быстро разделся, отдал свою одежду Юрке и полетел вниз! Нырнул! Смотрим вниз, а он не выныривает. Оказывается, он уже вынырнул с другой стороны моста. Разыграл нас! Мы в восторге! Генка счастливый. Кричит нам о счастье воды!
Найти место на горячем песке для всей «шайки» детей нашего двора не так-то просто! Где же разложиться?! Ведь купаться так сильно хочется! С воды доносится визг и шум от восторга купания. Идём вдоль берега. Впереди всех нас катится Вовкина шина. Вода заманивает своим приятным холодом и прозрачностью. Зовёт своим обаятельным плеском. Поэтому терпеть уже нет сил! Ура! Наконец-то место найдено! И мы бежим в воду! Купаемся, но не можем накупаться! Вовкина шина популярна! Все дети вокруг неё. Залезаем на неё и прыгаем!
Уже позднее, когда у нас у всех включатся урчащие будильники, которые всё труднее и труднее будет угомонить прижиманием к горячему песку, радость от купания начнёт угасать и перейдёт в другую радость – наслаждение от восприятия моего любимого города и дворика. Ведь после купания у нас всегда души и глаза открывались настолько, что мы как никогда радовались тому, что родились именно в Казани!..
Самое лучшее небо…
А ещё в моём дворике находилось… небо! И поэтому моя одноклассница Танзиля мне завидовала. Ведь в её дворе небо почти отсутствовало. В нём было темно и сыро. Поэтому она часто приходила за небом в мой дворик. Ведь без неба трудно! Без неба жить – хуже любого наказания! Небо моего дворика радовало не только своим светом и цветом, но и тем, что по нему всегда что-то летало: облака, самолёты, птицы… Насмотревшись на небо, Танзиля уходила к себе во двор. Мне всегда было жалко, что у неё во дворе нет неба. Поэтому я часто приглашал её к себе во двор посмотреть на небо и побыть под ним. Ведь мало смотреть на небо, нужно ещё под ним быть! Танзиля мечтала увидеть и ночное небо, но ей это не удавалось, и мне приходилось ей рассказывать, какое оно звёздное, бесконечное, бездонное… И так хотелось, чтобы она его увидела! Никогда не забуду того момента, когда она вбежала в мой двор и с радостью рассказала мне о том, как увидела ночное небо в деревне, как падают и летают звёзды! Я так радовался за неё! Ведь даже я этого не видел. У нас с Танзилёй было много общего. Мы учились в одном классе, жили в одном городе и на одной улице, но самое главное, общим у нас было… небо!
Когда по небу летала стая белых голубей, то я догадывался, что их запускают люди с других дворов. Мне всегда хотелось найти этот двор, найти этих всемогущих людей… Я вглядывался во дворы, но ничего не обнаруживал. Я просто не знал, что именно нужно искать. А нужно было искать голубятни. То есть большие, высоко приподнятые над землёй деревянные ящики с дверцей и примыкающие к ним наклонные деревянные трапеции. Таких голубятен оказалось немало! Я видел их на Островского, на Булаке, на Кирова. Их было много у Казанки. Поэтому над Казанью пролетали разные стаи белых голубей. Но мне раньше казалось, что они от одного владельца голубей. А их было много!
Одного такого голубятника я нашёл на Булаке. Звали его Витькой. Я пришёл к нему вместе с Танзилёй, чтобы посмотреть на то, как запускают в небо голубей. Для меня было загадкой возвращение голубей обратно в свою клетку. Я ещё переживал за Витьку, дескать, вдруг его голуби не вернутся на Булак, а сядут на другую голубятню на Казанке. А Витька говорил, что его голуби умные и любят только его и показывал то, как они любят, как изо рта принимают его слюни и еду. Затем Витька брал белого голубя в руки, резко кидал его двумя руками в небо и пронзительно свистел и хлопал ладонями, накачивая воздух энергией для полёта голубя. Мне казалось, что Витька вот-вот сам взлетит. И действительно, глаза его во время свиста были беспредельно блаженные! Мне с Танзилёй хотелось так же свистеть, но мы не умели и просто кричали на весь двор и хлопали! Витька брал очень длинную палку и махал по небу! И вот уже последний голубь запущен! И эту стаю летящих высоко по кругу голубей видит вся Казань! А кто автор этого зрелища? Витька – автор!
Потом голуби возвращались. Садились на трапецию и медленно заходили обратно в клетку! И мы с Танзилёй ещё долго смотрели на них и не верили, что совсем недавно они были высоко в казанском небе – самом лучшем небе на земле!
Коржик в стране труда
Я любил подолгу смотреть на то, как взрослые работают. Делал обход по своему дворику на Баумана, 36. Сначала стоял у слесарки. Помню, как обыкновенные доски, которые ещё только
Потом я шёл смотреть через окно на портных. Они шили пальто и костюмы. Мы выспрашивали у них кусочки мела и ели их. Потом шёл к окнам обувщиков. Из цеха веяло запахом резинового клея. Я долго наблюдал, как на деревянные колодки-стопы набивалась и нашивалась кожа. Заглядывал в окна бухгалтеров, которые щёлкали деревянными костяшками. Потом шёл к автослесарям в гараж.
Через некоторое время я всё чаще и чаще начал покидать свой дворик. Ведь дворов на Баумана, Чернышевского, Булаке, Профсоюзной, Кирова, Ленина было много. И было так много больших окон, из которых я видел труд взрослых! Вот она пропаганда труда! Сейчас этого нет! Потому что труда стало мало!
Помню, как на улице Свердлова наблюдал за тем, как делают тубы для чертежей. И многие казанские студенты ходили с этими тубами.
Как-то забрёл во двор свежеиспечённого детского кафе «кият» («Сказка») и с восторгом наблюдал, как формируются пирожные, коржики, кексы, ром-бабы и торты! Не заметил, как пролетел целый час! Гляжу в окно, упираясь носом в стекло. Грустно гляжу, но с восторгом! Из окна веет ароматами шедевров всего мучного! Хоть что-нибудь попробовать бы! Ну хоть вон тот коржик, который на алюминиевом подносе! Тем более их там так много! Женщина-повар не замечает меня, выдавливая из мешочка масло, которое каким-то чудом превращается в цветочки пирожного-корзинки! Она увлечена, но вдруг на какое-то мгновение проводит взглядом и видит меня. Видит мои грустные глаза. Возникает пауза. Думаю, сейчас прогонит! И вдруг повар берёт тот самый коржик и несёт его мне… к окну! Передаёт его мне через форточку! Ура! Коржик не простой! Он медовый! И такой большой! Издали казался маленьким! Я говорю спасибо и с радостью бегу к себе во двор! По пути кушаю и разглядываю коржик, кушаю и разглядываю…
И вот я во дворе. Дал куснуть коржик всем своим пятерым друзьям по двору, которые играли в классики. Все они тоже захотели по целому коржику и заставили меня, чтобы я повёл их к этому окну с доброй тётенькой-поваром. Я сопротивлялся, дескать, неудобно же! Бесполезно! Пустые желудки пацанов победили! Мы всей оравой пошли по Баумана во двор кафе «кият».
Повар занималась своим волшебством по выращиванию розовых цветочков на тортах. Это продолжалось минут десять. Затем она повернула голову в сторону окна и обнаружила в нём… двенадцать грустных глаз! Опять пауза… Мы молчим… Я не выдерживаю и ухожу от окна… ухожу к себе во двор. Жду ребят. Ребята возвратились грустные и без медовых коржиков…
Жить под бой курантов Казанской Спасской башни…
Звук боя курантов Спасской башни иногда доносился до моего дворика на Баумана, 36. Вы спросите: почему иногда? Нет, это не связано с ветром, который мог сдуть бой курантов в другую сторону. Это не связано и с шумом города… Это было связано со мной. Как-то увлекаешься во дворе иными звуками. Ну, например, лошадью, которая цокает копытами, развозя вино из подвалов винного подземного склада. Или доминошниками, которые как-то смачно бьют костяшками по металлической поверхности стола. Или доносящимся из чьей-то квартиры пением Марка Бернеса: «Вот уж окна зажглись, я шагаю с работы устало… я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно». И вообще, во дворе всегда царил некий жизнеутверждающий шум из доносящихся с разных сторон дворика разговоров соседей и сидящих на лавке бабушек.
Бой курантов хорошо был слышен ранним утром. Бывало, проснёшься в воскресенье от радости того, что не нужно идти в детский сад. (В обыденные дни просыпался тяжело!) В квартире тень, темно, все храпят, и хочется куда-то на свет, к небу, к солнцу… Выйдешь в прохладный, ещё не согревшийся от солнца тихий дворик, сядешь на бревно, что у забора тёти Клавы. Сидишь, греешься на солнце… и ждёшь боя курантов. Вот оно счастье ожидания! Иногда боя так долго нет, что начинаешь тревожиться. А вдруг куранты Спасской башни отключили или отменили?! И вдруг слышишь первый звон! Как-то выходишь из полусна от согревшего тебя солнышка! Оживаешь! Считаешь. Один, два, три, четыре, пять, шесть… В часах я тогда не разбирался, но считать уже умел. Позднее, познав стрелки часов жизни, до меня дошло, что я просыпался и выходил во двор раньше шести часов утра! Сидел и наблюдал, как просыпается двор. Один раз донаблюдался до того, что увидел своих соседей, мальчишек и девчонок, выходящих с большими букетами цветов. Это было утро Первого сентября 1967 года, и до школы мне было ещё два года. Позавидовал школьникам!