Казань – ностальжи
Шрифт:
Некоторые одинокие старушки моего двора набирались воли и совершали подвиг: преодолев множество лестниц и ступенек, они появлялись во дворе… на лавочке. И всё-таки большинство из них не покидали своих квартир. Некоторые наши соседи помогали им выносить горшки. Несмотря на это из дверей этих бабушек веяло не только запахом горшков, но и безысходностью жизни и её концом. Заметил, что всегда перед этим концом появлялись какие-то шустрые молодые девушки-опекуньи, чаще всего медсёстры по профессии. Они смотрели за старушками. После похорон начинали жить в их оставшихся квартирах. Как-то подслушал, что у одной старушки была пенсия семнадцать рублей.
Сидит, бывало, на солнышке какая-нибудь одинокая бабушка, молчит, глаза мокрые, мутные и такая жалость возникает… Помню, как одна старушка мне, пятилетнему мальчику, сказала, что, дескать, тоже будешь в старости таким же и у меня
Я убежал со страха! Прибежал на берег Булака и долго с моста смотрел на воду… Вернулся во двор. Эта бабушка по-прежнему сидела… видимо, в ожидании какого-нибудь соседа, чтобы дать ему пятнадцать копеек на хлеб. За хлебом сходил я сам! И столько было радости, когда бабушка немножко улыбнулась… Немножко… Сейчас пишу эти строки, а жалости к ним, к старушкам шестидесятых, не убавилось. Эта жалость, видимо, так и останется со мной на всю жизнь…
Деревянные сараи дворов нашего детства
Мало кто вспоминает, что у многих казанцев, кроме коммунальной квартиры, были сараи! Их ещё называли сарайками. В моём дворике на Баумана эти сарайки занимали аж два этажа! Это была своеобразная деревянная постройка, напоминающая двухъярусный теплоход! В нем была деревянная палуба, деревянный борт и деревянные каюты без окон, но с дверями, на которых висели откровенно-мощные замки. Наш сарай располагался на втором этаже. В нём было всегда прохладно. В жаркие ночи мы иногда в нём даже спали. Более того, сарай нас выручал и тогда, когда гостям не хватало места для ночлега. А наш сосед дядя Ваня, который никогда не просыхал от водки, только там и жил. Жил на первом этаже сарая. Его жена тётя Зоя никогда не впускала его домой. Даже зимой он жил в коридоре коммуналки.
Наш сарай, как и все сараи России, был набит всяким барахлом и вещами, которым не досталось места в тесной коммунальной квартире. Вон валяются какие-то старые журналы, висит старое военное драповое пальто отца. Вижу в углу свою детскую коляску цвета сгущённого молока, фотоувеличитель, множество банок. На стене – филармоническая афиша моего папы. Лежат ящики, забитые какими-то вещами, которые могут пригодиться! Кстати, коляска моим родителям больше не пригодилась. Мы с сестрёнкой Гузяль нашу коляску видели в сарае ещё несколько лет.
Когда родители шли в сарай, мы с сестрёнкой обязательно следовали за ними. Несмотря на то что мы были маленькими, в сарае у нас появлялась большая ностальгия по прошлому. Поэтому сестрёнка залезала в коляску и заставляла маму покачать.
Просыпаешься летом в сарае. Солнце пробивается сквозь щели. Наблюдаешь за тем, как эти лучики перемещаются по стене, и ждёшь, когда они скользнут к тебе на одеяло. Вдыхаешь воздух сарая, наполненного опьяняющим запахом дерева! Незабываемые мгновения! Но счастью всегда приходит конец!
Помню, как сносили мой сарай. Он сложился как карточный домик за несколько минут! Это была картина ярче крушения теплохода «Титаник». Помню, как из-под обломков стал вылезать пьяный дядя Ваня! Это был воскресший феникс дворово-бауманского и водочного разлива! Сарай растащили на дрова жители окрестных дворов улицы Баумана и Чернышевского, у которых не было газового отопления.
Старьёвщик на лошади с телегой приехал!..
Лошадь, запряжённая в телегу с болтающимися в разные стороны деревянными колёсами, медленно и величественно входила в казанские дворы. Эту величественность лошадь излучала не только благодаря своей красивой природе, но и эскорту детишек, которые так же медленно шли за ней. В моём дворе увидеть лошадь было не в диковинку, так как каждое раннее утро у парадного входа во двор стояла лошадь Бурка, в телегу которой загружали ящики с вином. Ведь в подвале моего дома были мощные винные склады. Бурка развозила и снабжала вином многие винные магазины центральной части Казани. Часто она стояла на жаре с зашоренными глазами и фыркала, передёргивая кожу вдоль своих торчащих рёбер. Я подходил к ней, и мне так хотелось приоткрыть шоры, чтобы она увидела мир, но мои попытки сделать это были безуспешными. Кучер сразу кричал мне:
– Эй! Не мешай ей! Она думает!
– О чём? – спрашивал я.
– О светлом будущем!
– Это как?
– О коммунизме! Когда будет много бесплатного вина! – кучер громко смеялся, а я грустный уходил от Бурки к себе во двор.
Позднее мы, детишки, узнали, что это не совсем лошадь, когда из неё вышло солидное приложение к её телу.
А сейчас во двор вошла неведомая мне лошадь. Она была
Уже через полчаса на телеге старьёвщика лежала большая куча старого белья и небольшая кучка старых и изношенных туфель и ботинок. Старьёвщик предложил мне и Вовке прокатиться. Мы забрались на тележку и с гордостью выехали на Баумана. Лошадь настолько быстро поскакала, что мы испугались… а не увезёт ли меня с Вовкой старьёвщик куда-нибудь? Мы закричали, и старьёвщик высадил нас у Никольской церкви, дав каждому по свистульке. Свистя по всему Баумана, мы вернулись во двор, который только недавно выпотрошил все свои тряпки и барахло и остался… со свистульками. И ещё до позднего вечера доносился свист из некоторых коммуналок моего любимого двора.
Наша дворовая собака Альма
Пожалуй, в каждом дворике Казани жила какая-нибудь ничейная собака, которую любил весь двор. Вот и в моём дворе жила собака по кличке Альма. Это была рыжая, хвостатая, с красивыми и выразительными глазами собака, напоминавшая мне лису, у которой на чуточку лишнего отросли лапки. Она никогда тупо и упрямо не лаяла, лишь мудро молчала и всматривалась своими добрыми глазами в жителей коммуналок. Ну разве можно было, встретившись с Альмой глазами, просто пройти мимо… всегда хотелось сразу же её погладить и принести для неё из дома что-нибудь съестное. У неё во дворе был свой уголок. Она уходила спать в коридор одного из домов нашего двора. Там же у неё всегда стояла металлическая миска с супом. Соседи постоянно подливали ей супа. И я тоже, когда выходил во двор с большим куском булки с маслом, посыпанным сверху сахарным песком, отламывал ей немного, и она тут же проглатывала моё угощение. Альма на еду была непривередливая, и даже когда на моей булке не было масла, а блестел лишь мочёный водой сахарный песок, то тоже быстро съедала моё пожертвование. Но больше всего она любила, когда тётя Нюра со второго этажа приносила ей твёрдые кусочки нарезанного сала. И сало как-то по-особенному хрустело в зубах Альмы. Этот хруст меня всегда радовал! А может, я просто радовался удовольствию Альмы и хруст воспринимался мною барабанным гимном счастья!
Альма частенько щенилась, так как к ней во дворик иногда заглядывали поестействовать собаки из других дворов. Она же была красавица и нравилась многим собакам! Как-то во двор забрела некая коротконогая дворняга и её попытки сойтись с Альмой не удались! Росточком не вышла!
Когда Альма щенилась, то рождались почему-то всегда чёрные кутята. Их быстро разбирали взрослые и дети. Никогда не забуду, как на помойке лежали новорождённые кутята, которые были не от Альмы, а от соседской собаки. У щенков Альмы такой судьбы никогда не было.