Казарма

Наседкин Николай Николаевич

– Что, молодо гляжусь? Ну, тогда можете представить, как я выглядел три года назад. Короче, слушайте.

Начну я, пожалуй, с середины. Как познакомился с Галей, первые вздохи, поцелуи, признания - всё это неинтересно...

– Ну нет, - прервал Пашка, - так дело не бухтит! Куды спешить-то нам? Давай трави с самого начала, как мы. Мне всё интересно.

– Конечно, - поддержал его Борис.

МОЙ РАССКАЗ

Ну, ладно... Я учился в десятом, она -- в восьмом. Не знаю, сужу ли я беспристрастно, но она мне казалась, да и сейчас кажется,

как Пашка выражается - клёвой на внешность. Кстати, фотка у меня есть.

Я достал из кармана пижамы небольшую фотографию и протянул её Рыжему. Это фото я очень любил, потому и сохранил только его из тех двух десятков, что надарила мне Галя. Она снялась в школьной форме. Кружевной воротничок облегает девичью шейку (которую я так любил целовать!), пышные каштановые волосы двумя хвостами лежат на плечиках, большие светлые глаза кротко-удивлённо смотрят мимо объектива куда-то в неведомую даль, и припухлые, нечётко очерченные губы чуть заметно, "по-джокондовски", улыбаются.

Вот такую я её и помнил!

– Ого, и точно - клёвая!
– высказался Пашка. А Борис, прочитав надпись на обороте - "Саша, милый, не забывай!" - улыбнулся: - Хороша!

– Впрочем, она не всегда такой кроткой была, - зачем-то заскочил я вперед. И начал опять сначала.

Итак, дружить, как это у нас называлось, мы начали осенью. Как оно всегда и бывает, до этого я Галю не замечал. Да оно и немудрено: школа у нас хоть и сельская, но многолюдная - учеников в ней больше, чем солдат в полку. А в то время, видимо, и подтвердилась в очередной раз старая сказка - гадкий утенок превратился в лебедя. Одним словом, увидел я её в первые сентябрьские денёчки - помню, на перемене, в буфете, - и сразу твёрдо решил: закадрю!

(Ты уж извини, Паш, что я опять твоим словечком воспользовался, но уж больно они у тебя образны!)

Однако ж, решить - ещё не сделать. Кружился я с месяц вокруг, но всё не решался подойти и заговорить. Друзья-приятели даже подначивать уже стали: давай, мол, а то сами...

Случай помог. Первый школьный вечеришко состоялся. Скучновато они у нас проходили: под аккордеон полечки и летки-енки танцевали да в трубочиста играли. Она меня на этом вечере в пару трубочистом выбрала, но я так и проморгал молча до тех пор, пока нас не "разбили".

Как всегда, в двадцать один тридцать наш дерик сказал: баю-бай, мальчики и девочки!
– и мы, даже не поуросив (уже привыкли), поплелись к раздевалке. Иду и думаю: "Надо подойти сегодня, надо!.. А может, завтра лучше? После уроков?.." Короче, как маятник качаюсь.

Надел пальто, сунулся в карманы, а перчаток нет. Для справки поясняю: до этого у меня кожаных перчаток никогда не было, а эти, хромовые, чешские, дядькин подарок из Москвы, я носил всего третий день. Аж визжать захотелось от обиды и злости! А когда я злюсь, решительности во мне хоть отбавляй. В общем, визжать и плакать я не стал, а догнал Галю в этот вечер и, как говорится, объяснился. Она - потом выяснилось - давно уже этого ждала.

Ну,

дружили мы, дружили (смешное слово!), а поцеловал я её в первый раз только девятого декабря. Запомнилось вот. Это вообще анекдот был. Морозец градусов под тридцать, слышно, как на Енисее лёд трескается, а мы стоим, переминаемся. Она-то выскочила только на минуту, сказать, что мать сегодня выходная и не отпускает её гулять, - да и задержалась. (А мамаша у нее билетёршей в Доме культуры работала, но о ней позже.) Пальтишко на Тане внакидку, шапка-ушанка братова на голове. Она к палисаднику отклонилась, глаза закрыла и дурачиться начала.

– Я за-сы-па-ю-ю-ю... Я за-мер-за-ю-ю-ю... Засы-паю-ю-ю...

И затихла. И губы мне подставила. Ну, я потоптался, посопел и наконец решился - надо целовать! Взял её за плечи - молчит и ждёт!
– и начал лицо своё клонить. Только осталось: вот-вот и поцелую, как, представьте только, насморк!

Отодвинулся я, пошмыгал носом и - опять к ней. Только наклонюсь, снова "авария", снова шмыгать надо. Вспотел весь от позора, пар от меня валит, а она, главное, глаз не открывает, словно и правда её здесь нет. Ну, думаю, сейчас или высморкаться надо внаглую и все в дубовую шутку обратить, или целовать, как сумею. Иначе - стыдобушка!

Подготовился, наклонился и прижал свои губы к её ... И всё, парни, дальше что было -- не помню. Галя потом рассказывала, что, дескать, оттолкнула меня, выговор закатила и убежала. Я же себя уже на полдороге к дому обнаружил. Ни до, ни после я подобного больше не испытывал - как пьяный был: пальтецо нараспашку, шапка в руке, ноги скользят по насту, внутри такое ощущение, будто на качелях да всё время вниз и вниз... Собачонка приблудная, помню, тут же ковыляет рядом со мной, продрогшая, поскуливает - притащил её домой и накормил своим ужином...

Я потом всё думал, почему так одурел от простого прикосновения Галиных губ? Ведь целовался уже с девчонками до этого, бутылку на посиделках в кругу крутили...

– Ну, а как, как у вас это самое-то было? Когда случилось-то?
– квакнул вдруг Рыжий.

Тумблер щёлкнул, голубой экран в душе угас. Я начал считать про себя до десяти. Борис укоризненно сказал Пашке:

– Ты же сам просил подробнее и издалека, будь же последователен - жди.

– Да я чё? Я ничё?.. Если б взасос - ещё туды-сюды, а то кто ж так... да ещё на морозе... да чтоб забалдеть... Ха, от поцелуя! Да я хоть тыщу раз засосу, и хоть те хны...

Рыжий бормотал всё неувереннее, начиная понимать, что бредёт не в ту степь. Я молча отвернулся к стенке и накрылся одеялом с головой. И не реагировал уже ни на что до самого провала в сон.

Снилось мне наше село, зарывшееся в снег, который всё падает, падает, падает... Мы стоим с Галей, взявшись за руки, одетые почему-то по-летнему она в сарафане, я в рубашке - и нам не холодно, но мы шмыгаем носами и смеёся. Я закатываюсь, а сам думаю: "Какие мы ещё дети! Нам и целоваться-то ещё рано!"...