Каждая мертвая мечта
Шрифт:
— А вот и славный победитель людей-лошадей и его отряд, где почти половина женщин, ну да и что ж. У нас женщины тоже сражаются, а потому я знаю, чего они стоят. Кахелле просил вас поприветствовать, а потому — так и поступаю. Приветствую в лагере Полка Волков, первого полка невольничьей армии.
Это был мужчина с черной, словно смола, кожей, орлиным носом и резко очерченными скулами, коротко, на палец, не больше, остриженными, а при висках — Седоватыми волосами. Широкая улыбка смягчала хищные черты, да еще этот рост! О широкий зад Сероволосой, даже Йанне доставал бы ему всего-то
Кха-дар слегка поклонился.
— Генно Ласкольник, как ты уже наверняка знаешь. А ты?..
— Простите, ох, простите. — Черный мужчина широко развел руками. — Я Уваре Лев, владыка Буйволового Рога племени гуаве из Уавари Нахс. Нынче я гость Кровавого Кахелле, как и вы. Это честь для меня.
— Владыка буйволового рога? — Лея, кажется, была убеждена, что мужчина продолжит говорить и заглушит ее или что она шепчет совершенно негромко. — Отчего мужчины всегда начинают с самых глупых бахвальств?
Кошкодур фыркнул, за ним — Файлен, Даг и сам Ласкольник. Скоро хохотали все из чаардана, только Лея стояла, молчаливо краснея — все сильнее. Тогда раздался звук, который мог бы отгонять ночных демонов. Уваре Лев засмеялся во все горло, откидывая голову назад; ржал так, что, казалось, тряслись стены шатра.
Когда он утих и вытер глаза, они взглянули друг на друга: пришельцы из далекой Империи и чернокожий великан. Чувство подавляющей чуждости куда-то улетучилось.
— Малышка — словно нож для ошкурки: такая же острая. — Уваре заговорил первым. — Как тебя зовут?
Кошкодур отер усы и начал:
— Это…
— Я сама скажу. Я — Лея Каменей из харундинов. — Лея выпрямилась во все свои пять футов. — Лучница чаардана Ласкольника.
— Приветствую тебя, лучница из чаардана Ласкольника. Желаю тебе, чтобы дни твои шли спокойно, а стада всегда были толсты. В эти времена редко есть оказия для смеха, а ты дала мне ее, ничего не прося взамен. Я твой должник.
В этот момент одна из стен шатра поднялась и внутрь вошли трое мужчин. Первый был широк в плечах, среднего роста, одет в льняной кафтан и такие же штаны, его товарищ слева носил суконные портки и кожаный доспех, а кривые ноги говорили о его кавалерийском прошлом больше, чем татуировка на груди. При виде этой татуировки Кошкодур засопел, а Дагена фыркнула, словно рассерженная кошка.
Раздвоенная молния.
Это был один из Наездников Бури. Уж каким капризом судьбы он оказался тут в сопровождении…
Кайлеан даже рот раскрыла. В третьем из вошедших было шесть футов роста, темные волосы заплетены в короткую косичку, а его штаны и рубаху украшали узоры, которые она распознала бы и с закрытыми глазами.
Верданно. Один из Фургонщиков. В возрасте Анд’эверса или чуть старше. То есть мог помнить Кровавый Марш… И спокойно стоял плечом к плечу с Молнией.
Она почувствовала взгляд. Ласкольник движением глаз указал ей на Фургонщика. Естественно. Как только представится случай, кха-дар.
Плечистый в центре заговорил первым:
— Приветствую. Я Кахель-сав-Кирху, лейтенант меекханской армии, сраный пехотинец, как бы вы сказали. Это, — он указал на кочевника, — Поре Лун Даро, некогда он командовал а’кеером Молний. А впрочем, судя
Уваре Лев только улыбнулся. И вовсе не выглядел задетым.
— Лагерь Кай’ве добрался за Амерту почти полностью. — Ласкольник подошел к Фургонщику, протягивая ладонь и заговорив на анахо. — Больше пятисот фургонов.
— Но не его колесницы. — Если мужчина и был застигнут врасплох звучанием родного языка, то никак этого не показал.
— У каждого странствия — своя цена. — Кха-дар пожал ему руку. — В лагере говорили, что, если бы не их фелано, они бы вообще не добрались до Империи.
Лицо Кор’бена просияло улыбкой.
— Так говорили?
— Именно.
Ласкольник отвернулся и быстро загудел на гортанном, твердом языке се-кохландийцев. Кочевник ответил тихо, потом фыркнул смехом и протянул руку. Кайлеан знала этот язык поверхностно, ее се-кохландийский словарь ограничивался несколькими проклятиями, но тут, кажется, не произнесено было ни одного, потому что оба мужчины пожали друг другу руки.
— Можем говорить на меекхе, — сказал наконец Молния. — Я хорошо его знаю.
— Я тоже. — Фургонщик подошел к столу и оперся о него.
— Как и большинство людей в этом лагере. — Кахель-сав-Кирху пожал ладонь Ласкольника. — Меекх за последние двадцать лет сделался вторым языком в Коноверине — после суанари.
— Я слышал об этом, — кивнул кха-дар. — Палец говорил, что в этом больше минусов, чем плюсов. Никогда не известно, кто тебя слушает и сколько понимает.
— Палец?
— Гончая.
Предводитель рабов скривился, словно ему пришлось выпить кубок кислого вина.
— Может, об этом позже. Представишь нам своих людей?
Они подошли к столу, на котором лежало несколько больших листов бумаги, покрытых линиями и знаками. Ласкольник коротко представил своих: имя, фамилию, когда говорил о Кошкодуре, добавил и военное звание. Кахель-сав-Кирху присматривался к каждому из них на протяжении удара сердца, не более, кивал, пожимал ладонь. У него была довольно деликатная, но не мягкая хватка.
— Я рад принимать вас, — обронил он. — Когда до нас добралась весть, кого встретил наш патруль, я не мог поверить. Я слышал об атаке под городом во время Битвы за Меекхан. И о разбитой и прореженной орде кочевников. Слышал также и обо всех возможных почестях и наградах, которые после обрушились на Генно Ласкольника, генерала и создателя меехканской Конной армии. Говорили, что если бы этот проклятый варвар хотел взять себе в жены дочь любого из имперских родов, то дочки эти наперегонки бросились бы в его спальню, чтобы он мог испытать их и выбрать себе лучшую.