Каждая минута жизни

Бедзик Юрий Дмитриевич

Сказано это было настолько откровенно, с таким глубоким убеждением, что можно было подумать, будто фрау Валькирия действительно верит в чистую науку. «Много их что-то нынче в мире, этих мудрецов с их абстрактно-теоретическими системами… Снова мода пошла на этакую аполитичность. Но какова цена всем этим искателям философского камня? — думал Богуш. — И о какой «чистой» науке может идти речь в наше время, о каких политических абстракциях?..»

В конце мая сорок пятого Богуш был послан с группой советских военных врачей в Саарбрюкен, чтобы помочь бывшим пленникам фашизма вернуться на родину. Там, в гитлеровском лагере смерти, узники создали что-то вроде коммуны.

У них была своя администрация, отряд охраны, продовольственная служба, они ходили на работу, поддерживали контакты с западными оккупационными властями. И вот однажды они устроили суд над бывшим лагерным врачом. Его поймали и привели на аппельплац. В полосатых хламидах, в черных шапочках, в истоптанных, с деревянными подошвами ботинках, они собрались на плацу, молчаливые, грозные, ничего не прощающие. Немца поставили перед толпой, около столба, который должен был служить виселицей, и начался суд. Скольких он умертвил в ледяной ванне, скольким дал смертельную дозу яда, из скольких выкачал кровь, скольких задушил в бетонном каземате во имя «чистого эксперимента»! Список его преступлений был чудовищным. Наверное, ни один суд в мире тогда еще не имел дела с подобным преступником. И тут вмешался американский военный юрист. Американцы тоже присутствовали, специально приехали на своих джипах, следили за порядком, за соблюдением юридических норм, и, когда наступил решающий момент, американец, полный майор в очках, сказал громко и безапелляционно: «Немецкий врач, по мнению американских властей, работал во имя науки и выполнял приказы своих командиров. Американские власти считают, что лагерный суд не компетентен выносить вердикт по этому делу. Врача заберут для дальнейшего следствия под юрисдикцию американской оккупационной власти».

Где он сейчас, этот выродок с дипломом врача, работавший во имя «чистой» науки? Наверное, нашел себе надежных покровителей, удрал куда-нибудь за океан, скрывается в одной из латиноамериканских стран. Или же открыто перешел на службу «нечистой» науки? Есть ведь и такие. И в большой моде.

— Я знаю, что ваш муж всегда был чересчур доверчивым, — сказал Антон Иванович. — Я вспоминаю нашу с ним работу в госпитале. Он и тогда пытался стоять в стороне от борьбы, но его симпатии, как мне кажется, были на стороне правды.

— Да, он у меня был и остался идеалистом, — хмуро согласилась фрау Валькирия. — И это ему дорого стоило.

— Но, судя по вашим словам, ради философии Ленца стоит идти на некоторые жертвы. И тогда мир избавится от своих страшных пороков… — снова не удержался от иронии Богуш.

— Не уверена, что его жертвы принесут облегчение человечеству. — Валькирия подчеркнула слово «его». — Пока они только вредят Герберту.

— Мадам, мученики никогда не стремились к выгоде, они страдали во имя идеи.

— А если эти идеи не оправдывают себя? — вспыхнула Валькирия.

— Ну-у, неужели для такого бескорыстного человека, как Герберт, никчемные земные блага чего-то стоят? — постарался свести все к шутке Богуш.

— Стоят!.. Если не для него самого, то, во всяком случае, для его клиники.

— Понимаю, — вздохнул Богуш. — У вас особые условия финансирования работ. Все-таки Герберту удалось достичь многого. Я очень рад за него, искренне говорю вам, мадам. Наконец-то мы сможем обменяться с ним опытом.

Валькирия досадливо отмахнулась. Никакого опыта нет. Нечем обмениваться. В последнее время одни неудачи. Было два интересных теста, и те впустую… Она плеснула себе коньяку в рюмку, но пить не стала. Только посмотрела сквозь нее на яркий свет лампы…

Вообще, иммунологический барьер —

проблема столетий. Ей это ясно. К тому же возникают и некоторые этические аспекты, как, скажем, недопустимость смешения крови разнорасовых особей, преодоление предрассудков, клановая ограниченность. В мире происходит угрожающий демографический взрыв главным образом за счет увеличения народонаселения в отсталых странах, дикарских племен, поглощающих своей массовостью чистую кровь белой расы. И если не стоять на страже ее неприкасаемости, то человечество — прости господи! — придет к полному упадку…

Богуша раздражала эта ее откровенная проповедь расизма, не имеющая ничего общего ни с наукой, которой занимались и Рейч, и Богуш, ни с темой сегодняшнего разговора. Не затем он пришел сюда, чтобы слушать эту чушь. Но, видимо, у Валькирии была какая-то своя цель. Возможно, всячески помешать его встрече с Гербертом. И поэтому она теперь старательно уводила разговор в сторону.

Валькирия вдруг замолчала и, словно демонстрируя свою усталость, поставила на стол локти, оперлась лбом на руки и сжала виски.

— Такой утомительный день, господи!..

Богуш понял, что ему дан предельно ясный намек. Да, да, он сейчас уйдет… Но как трудно оторваться от кресла, уйти, не задав доктору Рейчу главного своего вопроса. Почему Герберт сказал ему тогда в Малютине: «Простите меня за все!»? Почему? Какая тайна осталась там, в прошлом? И он сказал напрямик:

— Фрау Валькирия, я не могу уйти отсюда, не поговорив с Гербертом.

— Я никогда не будила его в такое время, господин Богуш, — отрезала она. — Полагаю, что у вас еще найдется время для разговора.

— Сомневаюсь.

— Ну, в конце концов, все зависит от того, сколько дней мы здесь еще пробудем.

— Не понимаю, — продолжал свою мысль Богуш. — Герберт до сих пор не захотел встретиться со мной. Объясните мне, в чем дело?

Валькирия поднялась.

— Время позднее, господин Богуш.

— Но я прошу вас…

Она внимательно посмотрела на него сверху вниз, словно что-то мысленно прикидывала.

— Ну, что же… Тогда буду откровенна до конца, господин Богуш. — Она решительно села в кресло. — Иногда, господин Богуш, старые знакомства бывают не очень приятными.

— Это вы о Герберте?

— Да! О нем.

— Он, что же, боится меня? — удивился Богуш.

— Нет, Герберт вас не боится, — на имени «Герберт» Валькирия сделала заметное ударение.

— Но вы же сами сказали, что ему неприятно вспоминать наше прошлое.

— Он вас не боится, доктор, — повысила голос фрау Валькирия, и ее глаза налились холодом. — Это я вас боюсь!

— Чем же я вас так испугал, фрау? — усмехнулся Богуш.

— Операцией, — коротко ответила она и сделала паузу. — Вернее, идеей вашей совместной операции… Да, господин Богуш, я не хочу, чтобы мой муж стал к операционному столу рядом с вами.

— Не понимаю, фрау Валькирия, — протянул Богуш, настораживаясь.

— Сорок лет назад вы запятнали себя сотрудничеством… Я не вмешиваюсь в ваши советские законы, но вас должны были судить за сотрудничество с гестапо…

От возмущения у него перехватило дыхание. Ожидал всего, но услышать такое!.. О каком сотрудничестве она говорит?!

— Я прекрасно знаю, что я говорю, господин Богуш, — с неприкрытой угрозой произнесла Валькирия.

У нее имеются, продолжала она, такие материалы, о которых он, господин Богуш, и не догадывается, даже представления не имеет. И если господин Богуш будет и дальше настаивать на своей бессмысленной, дерзкой, идиотской затее, она передаст свои материалы куда следует…