Каждому своё
Шрифт:
При свидании с Карно первый консул велел:
– Распорядитесь, чтобы всех русских, плененных в Голландии и при Цюрихе, собрали в лагерях Милле и Камбре. Я не желаю ссориться с Петербургом, а война с Россией - это бессмыслица! Что она даст Франции, если нам с русскими нечего делить? Мальту я решил вернуть России, а из пленных составим два русских полка - это, считайте, уже готовый гарнизон для размещения его в фортах Ла-Валлетты...
Париж долго говорил о безумном расточительстве Та-лейрана, давшего в своем
Среди многочисленных гостей была и Жюльетта Рекамье. На ней не было никаких драгоценностей: красоту не украшают - красота сама по себе. Правда, в прическе женщины была скромная ленточка, но ее выдернул из волос Бернадот, сказавший, что это - ценный сувенир для его погибшего сердца:
Подвинувшись ближе к Моро, женщина шепнула ему:
– У Талейрана глаза мошенника, торгующего из-под полы фальшивым жемчугом, а руки красные, как у прачки, которая не успевает перестирывать чужое белье.
Моро был человеком наблюдательным:
– На тебя очень пристально глядит Бонапарт.
– Да. Я тоже это заметила...
Рекамье поникла с таким видом, будто хотела у всех мужчин выпросить прощения за свою красоту.
– Слишком любима всеми, - тихо сказал ей Моро, - способна ли ты любить только одного?
Через складки веера он услышал ее шепот:
– Я истосковалась в разлуке с тобою... приезжай. Я как раз обещала гостям показать Авейронского дикаря!
6. Нетерпение
Утром грязный трубочист, спускаясь по веревке с крыши, заглянул в окно спальни Рекамье:
– Ку-ку! Я ведь тоже большой ваш поклонник...
Муж мадам Рекамье был старше ее на тридцать лет, а ранее - любовник ее же матери. Нет, он не женился по страстной любви. Банкиру требовалась отличная реклама для конторы, чтобы клиенты, увидев Жюльетту, стали покладистее в финансовых сделках. Парижане говорили, что муж оставался для нее только отцом, говорили, что у Жюльетты имеется один тайный телесный изъян, мешающий ей наслаждаться любовью. Банкир облицевал комнаты жены громадными зеркалами, чтобы она никогда не забывала о своей красоте:
– Такой товар на тротуарах Парижа не валяется...
Доминик Рапатель пристально наблюдал за рассеянным поведением своего генерала. Осторожно спросил:
– Кажется, пора закладывать карету?
Моро назвал ему адрес - улица Мон-Блан.
– Карету подать к дому банкира Рекамье, где раньше жил банкир Неккер, отец Жермены де Сталь. Кучер знает, где надо
– Черных лошадей в черную карету?
– Согласен. Но лицо я не стану мазать сажей...
Но прежде он решил сделать то, что подсказывала ему совесть, и навестил Розали Дюгазон. Любящая женщина, она прошла по жизни достаточно сложный путь, и нельзя было обижать ее на прощание. Когда-то балерина, затем певица, потерявшая голос, она "скатилась" до жалкой драмы. Усталые глаза актрисы были расширены от множества чашек крепчайшего кофе, и они расширились еще больше, когда на пороге ее жилища появился генерал Моро... С жалобным криком, как подстреленная птица, Розали кинулась к зеркалам, чтобы скорее поправить на голове кружевной "фюшю".
– Так я и знала! Ты не мог не проститься со мною, ты не мог не прийти ко мне... правда?
Моро с нежностью всмотрелся в увядающее лицо.
– Ха! Ты ищешь морщины? Их нету, еще нету...
– Все морщины вот здесь.– Моро провел рукою по своему лбу.– Это после Треббии, это Нови, это ущелья Овадо.
– Но я была там вместе с тобою.– Розали показала ему газеты, в которых писалось о Моро и его армии.– Я собрала все. Даже то, что не следовало читать... в конце!
– В конце, дорогая, пишут только о мелочах.
– Да! Но для женщины мелочи - самое главное...
Моро огляделся. Нет жилищ печальнее на свете, нежели квартиры стареющих актрис. Какой безнадежной грустью веяло от лавров, полученных Дюгазон еще в ранней юности, когда она порхала Сильфидою с крылышками на плечах; тоска исходила от портретов, подписанных: "С любовью" - знатными музыкантами Буальдьё и Гретри... Куда делся ее волшебный голос?
Увы, он стал почти хриплым, трагическим.
– Все кончено, Моро, и мне давно пора задуматься о прощальном бенефисе. Любящая тебя, что оставлю тебе? Хочешь, изучу роль солдата командуй мною, генерал Моро!
– Не играй, - сказал Моро.
– Я, кажется, смешна... Подмостки театра, к сожалению, не трибуна. Но как бы хотелось мне, брошенной тобою, объявить Парижу со сцены, что я любила Моро.
– Прошу тебя, Розали...
– Моро любил меня, а я люблю Моро и теперь!
Она была возвышенна, как в классической трагедии.
– О любви шепчут, Розали, - отвечал он.
– Неправда! Иногда надо кричать...
В этот момент (почему?) она показалась ему прекрасна, как никогда, и Моро вдруг вспомнил другую героиню своей безумной юности - легендарную Олимпию де Гуж, когда-то сказавшую: "Если женщина получила право кидаться под нож гильотины, кто откажет ей в праве всходить на трибуну?.."
Моро с любовью расцеловал забытую Розали.
Ее теплое плечо осыпали солнечные веснушки.
Она закрыла ему глаза, как покойнику: