Каждый день самоубийство
Шрифт:
– Может быть, лучше сказать – не всех.
– Скорее всего. Вот эта записка.
Демин осторожно взял клочок газеты и начал внимательно рассматривать его. Записка была написана красной пастой, шариковой ручкой. Остроголовые, корявые буквы к концу строки становились мельче, опускались вниз – человек, писавший записку, видно, не любил переносов и все слова старался втиснуть до края листка.
– Ну, что скажешь? – спросил Кувакин.
– Много чего можно сказать. Почерк интересный. Скорее всего женский. Но писала не Селиванова. Ее почерк я уже знаю. Писал, видимо, человек с высшим образованием – почерк испорчен конспектами. Когда во что бы то
– С чего ты взял? – с сомнением проговорил Кувакин.
– Очень четкие абзацы. Отбивка, красная строка, абзац – все это ярко выражено. И еще – почерк, несмотря на то, что некрасивый, ужасный почерк, в то же время очень разборчивый. Машинистки не любят копаться в каракулях.
– Слушай, да ты прямо колдун!
– Нет, пока только учусь, – усмехнулся Демин. – А написано на стекле или на полированном столе.
– Боже, а это с чего взял?!
– Смотри, бумага газетная, плохая бумага, ручка пишет неважно, приходилось несколько раз обводить одну и ту же букву, давить на бумагу больше, чем нужно, но на оборотной стороне листка нет ни одной вмятины, не проступила ни одна буква, гладким остался листок...
– Ты что, экспертом работал? – спросил Кувакин.
– Нет, Коля, я был внимательным студентом. Ну ладно, какие твои прикидки, откуда у Татулина столько валюты и в таком разнообразии?
– Ох, Валя! Неприятное дело, боюсь даже до конца додумывать. Понимаешь, Татулин назвал только женские имена... Троих я вызвал, допросил, записал их показания. Все они неплохо разбираются в ресторанах, знают, например, что такое «Интурист»... И Селиванова твоя, очевидно, знала.
– Кстати, сегодня ей некая Ирина назначила встречу в «Интуристе», – сказал Демин. – Да! Среди тех, кого назвал Татулин, есть Ирина?
– Нет, Ирины нету. Так вот «Интурист»... Там всегда полно иностранцев... Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Да. Установлено, чья сумочка была у Татулина? Ну, с этой валютой?
– Нет. Он называет хозяек одну за другой, но... лукавит, темнит. Думаю, настоящую, истинную хозяйку так и не назвал.
– Едем к нему? – спросил Демин.
– Как, сейчас?
– У меня машина... Скучает небось мужик в Бутырке. Сегодня мы можем прижать его трупом. Завтра, глядишь, будет поздно. А следы ведут к нему. Он хорохорится потому, что, кроме валюты, кроме этой дурацкой сумки, у тебя ничего нет. И справедливо считает, что ухватить его не за что... А мы постараемся доказать, что ухватить можно. Ну, Коля! Решайся! Потолковать с ним нам все равно придется, так лучше это сделать пораньше, пока он ничего не знает о Селивановой.
– И машина есть? – улыбнулся Кувакин.
– Прекрасная, теплая, уютная машина! Мы будем ехать по городу, смотреть по сторонам, перебрасываться словами... А какой там идет снег, Коля! Боюсь, что последний снег в этом году! Да, чуть не забыл... Шеф сказал, что Татулин порнографией баловался?
– При обыске нашли несколько снимков. Приобщили к делу. Знаешь, что
– С удовольствием.
– Удовольствия мало. Надо иметь очень большое воображение, чтобы там что-то увидеть... – Кувакин полез в стол, снова достал серую папку и так же осторожно принялся переворачивать страницы. Добравшись до зеленоватого конверта, он вынул пачку снимков, не глядя, протянул Демину. И даже отвернулся, чтобы не видеть, как тот будет их рассматривать. – Работа унылая, любительская, – проворчал Кувакин. – К делу эти снимки отношения не имеют, скорее характеризуют личность Татулина, дают представление, что за тип... А как продукция – полная бездарность. Да и красотки, как говорится, оставляют желать лучшего.
– Это меня и настораживает, – проговорил Демин, рассматривая снимки. Он долго вертел перед глазами один из них, потом протяжно вздохнул и замер над небольшим, серым, плохо отпечатанным снимком.
– Ну? Ты что? – забеспокоился Кувакин.
– Это Селиванова. – Демин бросил снимок на стол.
Кувакин как-то диковато глянул на Демина, схватил снимок. А Демин тем временем вынул из кармана фотографии Селивановой, прихваченные им во время обыска.
– Это она же... Из ее альбома.
– Точно, она, – хрипло сказал Кувакин. – Выходит... По-стой, постой. Выходит... А ну-ка, брось мне остальные снимки... Черт! Это же надо! Вот эту даму, которая здесь в чем мать родила, я вчера допрашивал. – Ее Татулин назвал?
– Да.
– Теперь-то уж мы обязательно должны проведать Григория Сергеевича. Теперь-то он назовет и адрес этой квартирки, – Демин постучал пальцем по фотографиям. – И еще кое-что расскажет. Расскажет, убей меня бог.
– Валя, по снимкам можно установить – в этой ли именно квартире происходили события? – Кувакин вопросительно посмотрел на Демина. – Смотри, здесь виден узор обоев, какое-то пятно, вот что-то вроде гвоздя...
– Этого вполне достаточно, – сказал Демин. – И скажу тебе, Коля, если в деле появятся фотоаппарат, кассеты к нему, мы можем наверняка сказать – этим аппаратом снимали сии постыдные вещи или нет, эти ли кассеты использовали.
– Валя, когда ты говорил о почерках, тебя было интересно слушать, но когда ты понес эту ахинею про кассеты...
– Не веришь? – удивился Демин. – Коля, это же очень просто. Посмотри на этот снимок... Видишь, негатив отпечатан полностью, то есть при печати снимок не кадрировался, лишнее не обрезалось... Это говорит, кроме всего прочего, о мастерстве фотографа, невысокий у него класс, любительский. На снимке даже бахрома от кассеты отпечаталась. Этот кадр, видно, расположен у самого конца пленки. По волокнам бахромы можно наверняка установить, использовалась именно эта кассета или другая.
– А фотоаппарат? – озадаченно спросил Кувакин.
– То же самое. Когда негатив отпечатан полностью, на нем всегда виден срез рамки фотоаппарата. Если на рамке есть повреждения, вмятины, заусенцы, они получаются и на снимке. Возможно, не видимые простым глазом, но это уже дело техники.
– Все понятно, – сказал Кувакин. – Потребуется экспертиза.
– Для экспертизы нужно еще найти фотоаппарат, кассеты, квартиру... Послушай, при обыске у Татулина, у женщин, которых он называл, не попадался фотоаппарат?