Но Наташа не была бы Наташей, если бы засела плакать и рыдать по поводу бегства из мерзкой тараканьей кормушки BigРара, хотя внутри у неё всё ходуном ходило от ослепительной до яркости ядерного взрыва ненависти к покинутой вприпрыжку, во все лопатки едальне, и никак не получалось забыть о том, как об неё вытерли грязные, вонючие ноги. Впервые в жизни она пожалела о том, что совсем, ну, просто совсем не умеет ядрёно матершинничать, хотя пробовала и не один раз – тихо, в одиночестве, когда никого рядом…нет, не получалось, не выговаривалось, и это тогда, когда уже все вокруг, начиная с цветов жизни аж с 7-ми-8-милетнего возраста
такими матюгами крыли везде и всюду, по любому, даже самому ничтожному поводу (кто-то пробегая мимо в спешке толкнул, кто-то не уступил цветку жизни его прямолинейный путь следования на скейте), да и вовсе без оного, не понижая голоса, громко, отчётливо и злобно: а что? В фильмах, в спектаклях, во всех уже общественных местах, даже в транспорте злобная матершина во всю глотку стала нормой, родители у всех или почти у всех и между собой и со своими совсем ещё маленькими детьми разговаривают только матом, и все орут про тяжёлую жизнь, имея при этом и отдельные квартиры, и навороченные тачки, и загородные домищи, и фирменное дорогущее барахло, затовариваясь в ашанах жратвой до переполненной тележки, и никто из них не намерен обламывать свою прущую от обжорства злобу на всё и на всех, при этом у всех на шеях болтаются, непонятно зачем, крестики, при этом все они бегут в храмы, якобы чтя большие православные праздники…Когда Горький написал пьесу «На дне», то люди (городовые, полицейские, журналисты, полунищие студенты), хорошо знавшие ту нищенскую среду, говорили, что он абсолютно точно обрисовал жизнь и обитателей ночлежек, нищего отребья – очень точно! – а разговаривали-то те люди только на матерном языке, при этом в пьесе нет ни единого матерного слова, при этом мир нищих и падших отражён точнёхонько…Нынешние кино- и театральные режиссёры тельняшки на себе рвут: без ядрёного мата с экранов, со сцены сегодня ни-ни! Никак! Не выразить суть фильма, пьесы, и, если в сценарии матершины нет – тускло, надо её туда вставить от себя, сразу суть, содержание заиграют всеми красками, станут выпуклыми, ядрёными, сразу станут ближе к народу. То есть, Горький смог выразить суть без единого слова мата, а нынешние квазитворители – не могут, кишка тонка, так значит, дело-то всего лишь в таланте или же отсутствии такового, вот и всё. Наташе всегда хотелось заглянуть на изнанку отношений всех этих режиссёров со своими отпрысками: интересно, как эти мнящие себя гениями, не сомневающимися ни секунды, что им в искусстве позволено ВСЁ – ради искусства, разумеется! – как они реагируют на то, что их малолетки уже вовсю кроют многоэтажным матом, а другим, человеческим русским языком, больше уже не разговаривают? Наташа не хотела бежать в этом вонючем, смердящем табуне, не умела крыть матом, губы никак не выговаривали, значит, бежит сама по себе и не нужен ей табун. Самое интересное, что и Лёле передалась эта беловороность, по крайней мере, Наташа никогда не слышала, чтобы её Лёлька матершинничала даже тогда, когда была уверена, что мама её не слышит. Но вот сейчас, послав к чертям собачьим бесплатную работу посудомойки/уборщицы в едальне с жирными тараканами и мышами, где её прямо, с ярой, калёной ненавистью обвинили в сломе водопроводной трубы, как будто она ещё и водопроводчиком обязана была там быть, вот именно сейчас впервые в жизни Наташа пожалела, что не умеет крыть матом. Ах, как
бы, наверное, это оттянуло, она даже попыталась дома тихо, еле слышно что-то такое как будто даже матерное прошебуршать…ничего не получилось! А ведь её никтошеньки вообще слышать не мог, и слова-то все эти нужные она отлично знала, а вот поди ж ты – не проворачивался язык, не проворачивался и всё тут! Может, надо чаще и больше практиковаться, как в занятиях музыкой, тогда получится? Хотя она же знала, что у неё всё равно не получится, потому что в ней нет инстинкта табуна – бежать вместе со всеми, а главное, нет неутолимой жажды освоить матерный язык, чтобы в струе со всеми, везде и всюду говорить на нём легко и свободно, а когда начисто отсутствует стремление что-то освоить – дохлый будет номер, ничего не получится. Но вот чему она никак не смогла противостоять, да и не пыталась, так это мощному селевому потоку, который она всеми импульсами мозга и души направляла на всех сотрудников, кроме столь симпатичного ей пекаря-таджика, вонючей едальни, и это немного, самую капельку оттягивало, потому что внутри у неё всё бурлило и клокотало от обиды, от тех вонючих помоев, которыми её облили ни за что, просто потому, что надо же было кого-то обвинить в сломе трубы, а тут как раз она, никак не вписывающаяся в так сказать «азиатский» трудовой коллектив…Наташа даже не пыталась себя остановить, когда кто-то в её мозгах без перерыва в яростном ослеплении повторял на все лады: «…чтоб вам всем там руки оттяпало по самое некуда, культяпки бы вместо рук остались, уррроооодыыы!!!…чтоб вас обчистили по полной программе…чтоб все ваши жизни стали чёрными и грязными, чтоб вам захотелось броситься на рельсы…» и много чего ещё накручивали её мозги в таком духе. От этого почему-то становилось на самое чуть-чуть легче. Ну, не могла она слюняво-сопливо, всепрощенчески-примирительно спустить на тормозах злобное унижение, которым проехались по ней, как грязным танком по нежному стеблю, она – нет, не могла! Другие могут, умеют прощать, глотать такие мерзости – вот пусть они и дальше умеют…
Наташа почти сразу начала поиски новой работы, но грабли-то, на которые она наступала, были всё те же самые! И – нашла: уборщицей в новооткрывшемся азербайджанском ресторане буквально через два дома от своего. Опять по устной договорённости: 1000 рублей за смену, смена с 11.00 до 23.00 шесть дней в неделю. Наташа почему-то помнила одну давнюю свою сослуживицу ещё по работе в НИИ, когда Лёльки ещё и в проекте не было. Звали ту сотрудницу Лола, она была родом из Баку, природная азербайджанка, очень эффектная внешне: с роскошными волосищами, небольшого росточка, но с точёной миниатюрной фигуркой и приятным открытым лицом. Наташа очень к ней тянулась всей душой, любила в любое свободное время поговорить с ней, а поговорить было о чём, вообще – о чём угодно, потому что Лола была человеком такого немыслимого уровня интеллекта, что порой Наташа даже не решалась с ней о чём-то заговорить, даже если ну оооочень хотелось что-то прочитанное или увиденное обсудить – так боялась выглядеть дурой. Именно Лола стала для Наташи как бы товарным знаком Азербайджана и азербайджанцев вообще – знаком высочайшего интеллектуального качества, хотя никаких других национальных азербайджанцев среди Наташиных не только друзей, но хотя бы просто знакомых не было.