Каждый убивал
Шрифт:
Анжела молчала, но и без слов понятно, когда женщина хочет… Зрачки расширяются, приглашая в свою глубину, рука мягко подталкивает к дивану, вместо того чтобы словами указать гостю, куда сесть… Она нисколько не сопротивлялась, даже для шутки, для того, чтобы подзавести партнера. Да ему и не требовалось никакого допинга. Как только она еще в машине спросила: «Может, кофеем тебя напоить?» – так он сразу загорелся. Неожиданно… Ни о чем конкретном даже и не мечтал… Обычными мужскими фантазиями себя не растравлял…
Сама позвала. Такая ухоженная, балованная, богато одетая и надушенная.
Но может,
Неуютную, царапающую мысль Глеб прогоняет, тем более что некогда ему – надо действовать. Не удалось воспользоваться поводом, чтобы с Анжелой хотя бы поговорить лишний раз, – другой подвернется. Не вышло посоветоваться насчет того, как Бизяева расколоть, так это пустяки, сам соображу. Ждать некогда. Полдня уже потратил на то, чтобы получить разрешение на допрос, потом с трудом вызвонил олигарха, и вот теперь – дубовая дверь в приарбатском переулке.
На свежеоштукатуренной кирпичной стене табличка с гербом и золотыми буквами: «Приемная депутата Госдумы, председателя Комитета…» Не дочитав до конца, Глеб тянет на себя медную фигурную ручку. Массивная дверь не поддается. А, тут звонок есть. Под ним решетка, защищающая микрофон. Вон и глазок видеокамеры… Надо себя назвать.
Преодолев первую линию обороны, выстроенную слугой народа от этого самого народа, Глеб входит в просторный холл. Мрамор, кожа, позолота… Богатенько тут все, не сравнить с предбанником в их прокуратуре…
Девица модельного экстерьера сексуально шепчет «пройдемте» – вхолостую кокетничает – и самолично ведет на второй этаж по широкой красивой лестнице. Помешаны они тут на тишине, отгораживающей от звонкого внешнего мира.
Интересно, а хозяин тоже пешком поднимается, для моциона, или его тело возносят на специально сооруженном лифте? Вряд ли в трехэтажном особняке до революции были какие-нибудь подъемные механизмы…
Эти посторонние мысли помогают расслабиться перед разговором-сражением и не пропитаться оцепеняющим почтением, которое тут имеют к хозяину не только обслуживающие его люди, но и неодушевленные предметы обстановки. Даже дверь в начальственный предбанник, а потом и в кабинет открывается-закрывается за вошедшими плавно и беззвучно. Прямо по Митрофанушке: она тут не существительное, а прилагательное – нежно прилагается к статусу.
Проходя мимо длинного стола для совещаний, торцом прислоненного к лекально изогнутому верстаку Бизяева с множеством новейших девайсов (путь неблизкий), Глеб прикусывает язык, чтобы издалека не крикнуть рвущееся: «Здравствуйте!» Массивные предметы и размер кабинета прямо выдавливают из посетителя подчинение.
Удивление помогает сдержаться: не узнал бы Бизяева, если б его предъявили на опознание в ряду похожих мужчин. Загар, который вчера на пресс-конференции победно выделял своего обладателя среди бледнолицых трудяг-журналистов, вдруг превратил его в угрюмого старика. Страдает… Каждая морщина напоказ, как будто поработал небрежный театральный гример – мол, из зала не заметят топорную работу. Но Глеб-то подходит вплотную, чтобы подхватить протянутую руку.
Увы, вблизи впечатление меняется. И это ему нипочем! Родную дочь убили, а он все равно на коне. Продолжает командовать.
– Я связался с твоим начальством, – кивнув
Крепкое пожатие, голос стальной, речь чеканная, четко проартикулированная. Если убийца дочери хоть в чем-то промахнулся – отец его найдет и уничтожит. Берегись!
Но кто тут кого допрашивает? И главное – кто кого опередит?!
Глеб азартно старается перехватить инициативу:
– Примите соболезнования, – выговаривает он укороченную ритуальную формулу, опустив слова «мои искренние» – не уверен, что удастся естественно произнести их.
Надо бы посмотреть глаза в глаза, но горе заразно… Еще расчувствуешься… Вредит делу! Глеб смотрит чуть ниже: скользит от узкого заостренного носа Бизяева к стиснутым губам и дальше, упираясь и опираясь на толстый темно-синий узел шелкового галстука.
– Мы твердо намерены его найти. – Отлипнув от Бизяева, он сосредоточенно достает из заплечной сумки потрепанный блокнот и, держа на весу шариковую ручку, приступает к допросу: – Прослеживается явная связь с убийством Вероники Мазур. Вы знали о том, что ваш зять был отцом ребенка убитой?
– Что?! – громко одергивает хозяин кабинета. – При чем тут мой бывший зять?! – переводит он стрелку с себя на Олега, но не игнорирует неудобный вопрос, а отражает атаку. – Вы этого труса подозреваете? Забудьте! Я точно знаю, что он не мог убить Свету.
– У вас есть доказательства его непричастности? – Глеб не дает сбить себя с намеченного маршрута.
– Да какие доказательства! Не было его в Москве, и точка. – Бизяев откидывается на спинку удобного кожаного кресла. Локти спокойно лежат на подлокотниках. Явно знает, что говорит.
– Хорошо, проверим, – Глеб демонстративно записывает в блокнот задание для коллег, хотя озвучивать им его не собирается: доказано уже, что Олег сбежал из страны. – Между убитыми есть связь… – вслух повторяет он, меняя тактику. Лобовым напором от Бизяева явно ничего не добьешься. Придется принять стратегию союзничества. – И если Олег не замешан во втором преступлении, то тогда вы становитесь связующей ниточкой, – предполагает Глеб, глядя в глаза своему визави. – Связующим звеном, – поправляется он, сам почувствовав неуместность уменьшительного суффикса. Надо поаккуратнее выражаться – еще гаркнет, как избалованный попсяк на интервью: «встала и ушла отсюда!» Как тогда быть? Вроде не так страшно, когда оскорбляют наедине, без свидетелей. Но от себя-то не скрыть, что позволил себя унизить. Незаметно, подспудно разъедает это чувство собственного достоинства. Что-то неуловимое меняется в осанке, в тоне общения – и люди считывают: с ним так можно…
Глеб выпрямляет спину и как можно спокойнее смотрит в лицо Бизяева. Напоминает себе: все равно я уже взял над ним верх.
Видимо, трагедия изменила Рюриковича. И он – конечно, когда надо, – умеет держать себя в руках… Ему нужны помощники в расследовании. Цель ясная, и ради нее он себя обуздает. Такие не успокаиваются, пока не будут отомщены.
– Объяснись! Что ты имеешь в виду? – приказывает Бизяев.
Плюнув на то, что соблюсти жанровую чистоту допроса не удается, Глеб все-таки отбивается: