Казино "Шахерезада"
Шрифт:
Борден сморщился, как от сильной зубной боли, несколько раз тяжело вздохнул.
– Мне неизвестно, как он определил свою мать. А вендетту… вендетту он начал давно.
– Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду, – попросил Уоллинг сухим тоном.
– Я уже говорил вам, что совершил ошибку. Ужасную ошибку. Нет, не потому, что взял младенца и принимал деньги. Я бы и сейчас поступил так же. Дело в ином. Защищать детей – моя миссия.
– В чем же ваша ошибка?
Серена посмотрела в глаза Бордену и сразу обо всем догадалась. Она почувствовала легкое головокружение, почти физически ощутила удушающую, затхлую атмосферу комнаты,
– Ошибся я в том, что выбрал не ту семью, – произнес Борден.
– Что там делали с мальчиком? – Уоллинг сообразил, куда клонит Борден.
– Вы должны понять, – тихо проговорил Борден, и Серене показалось, что он пытается оправдаться за свое решение перед самим собой прагматическими доводами. – Найти подходящую семью для ребенка – задача не из легких. Мы проводим многочисленные интервью с будущими родителями, их смотрят специалисты. Тем не менее вынужден признать – ошибки иногда случаются. Я был молод, амбициозен, самоуверен. В университете получил степень доктора по детской психологии. Считал, что с моими познаниями я способен в пять минут определить характер людей и точно сказать – заслуживают ли они того, чтобы им отдавать ребенка, или нет. В то время я и понятия не имел, что есть вещи, мне попросту неведомые.
– В общем, Бертоны на роль приемных родителей не подходили, – подсказала Серена.
Борден кивнул.
– К мужу, наверное, претензий быть не может. Порядочный человек, работящий, средний класс, разве что не из самых обеспеченных. Жил с женой пять лет, очень хотел детей, но Бог им их не дал. Его жена, Бони, хотела детей даже сильнее. Мне они показались прекрасными родителями, но я многое упустил из виду. А симптомы имелись. Я знал, что детство и юность Бони были тяжелыми. Отец пил, буянил дома. Многие черты его характера перешли к ней. Главным образом жестокость. Если мальчик рассказывал правду, она была настоящей садисткой.
– Разве вы не следили за тем, как детям живется в приемных семьях? Не навещали их? – удивился Уоллинг.
– Следили и навещали. Внешне все выглядело великолепно. Поймите меня правильно, мистер Уоллинг, физического насилия мальчик не испытывал. Его никто не бил, над ним не издевались. Я говорю о насилии сексуальном. Бони Бертон начала сожительствовать с ним, когда он еще был мальчишкой.
Серене вдруг показалось, что на нее медленно опускается потолок и придавливает к полу. Перед глазами замелькали картинки ее юности – мать, Голубая Собака, она, придавленная на кровати. По телу поползли струйки пота.
– И дело здесь вовсе не в сексе, – продолжил Борден. – Она хотела сломать его волю, подавить ее и с этой целью постоянно его терроризировала. Когда он отказывался совокупляться с ней, она творила страшное.
– Например? – спросил Уоллинг.
Серена почувствовала приступ тошноты: она не желала слышать детали.
– Он рассказывал мне, что Бони нередко запирала его в ванной комнате, голого, оставляла без света и запускала под дверь насекомых.
– Насекомых?
– Да. Тараканов.
Серена непроизвольно выругалась и спросила:
– Вы об этом, конечно, ничего не знали? И ее муж тоже?
– Я понятия не имел. Мои контакты с семьей прекратились через несколько лет после усыновления. Что касается мужа, то хотелось бы надеяться, что и ему ничего не было известно. В противном случае получается,
– А вам кто обо всем сообщил?
Лицо Бордена дернулось. Старики у телевизора снова рассмеялись.
– Миновало много лет. Однажды поздним вечером, когда я уже спал, он ворвался в мой дом и связал меня. Сначала я не узнал его, решил, что меня грабят. Но потом он включил свет, сел на кровать и начал рассказывать. Он хотел узнать о своей матери.
– То есть у него уже тогда были навязчивые идеи относительно ее, – предположила Серена.
– Да. В его сознании мать была такой же, как и он, жертвой. Он, как ему представлялось, установил с ней воображаемый контакт. Он утверждал, что она приходит к нему, шепотом беседует с ним. Уверяет, что все будет хорошо. Просит разыскать ее.
«Все будет хорошо», – вспомнила Серена, и комната закружилась перед ее глазами. Она разозлилась на себя за то, что позволяет прошлому вползать в нее настоящим, наполнять его гнилью.
– Пока вы лежали связанным, он рассказывал о том, что с ним делала Бони, – проговорил Уоллинг.
Борден кивнул.
– В деталях. И ничего не выдумывал на ходу. Поверьте, я разговаривал с тысячами детей, слышал множество фантазий и лжи, и правду от вымысла отличить могу. Не знаю, чем он занимается сейчас, чей он сын, но в семье Бертонов он столкнулся с самыми настоящими пытками.
– А каким он был сам? – Серена испытующе смотрела на Бордена. – Жестоким?
– Да. Но жестокость в нем была не бесконтрольной. Он действовал рассудительно, без злости. Хладнокровно жестоко. По-моему, даже не сознавал, что причиняет страдания. Словно отключался, блокировал свои эмоции, поэтому просто не воспринимал того, что происходит вокруг него. Мои слова прозвучат странно, но он концентрировался лишь на своих поступках. Как профессиональный палач. Опытный и зрелый для своего возраста. Жестокость служила ему инструментом достижения желаемого результата.
– Он желал узнать о своей матери, – сказала Серена. Он чем-то напомнил ее, Колючку, как прозвали Серену сослуживцы. Холодную. Замкнутую в себе.
– Совершенно верно, – подтвердил Борден. – К несчастью для меня, я ничего не мог сообщить ему.
Глаза Уоллинга сузились.
– Что он сделал с вами?
Борден расстегнул верхнюю часть пижамы, распахнул ее и показал похожий на застежку-молнию длинный шрам на левой стороне груди, напротив сердца. На его груди было с десяток таких же по форме шрамов, но размером поменьше. Казалось, что кто-то исполосовал его тело горячей металлической щеткой.
– Начал с того, что спросил меня, кто он, как попал в наш приют и кто его принес. Я попытался соврать – ответил, что не знаю, и все документы, касающиеся его, потеряны. Он догадался, что я лгу, закурил и всякий раз, когда я говорил неправду, прижигал мне грудь сигаретой. Страшные боли я испытал! Он же от моих мучений не испытывал удовольствия. Действовал как заправский живодер, причиняя мне боль, только чтобы услышать ответ. Правдивый.
– И вы рассказали ему всю правду?
– Почти сразу. Он долго не мог поверить, что я действительно не имею понятия, кто он, кто его мать и кто его принес к нам. Я описал того мужчину, но ведь шестнадцать лет прошло. Чем ему могло помочь мое описание? Я всегда подозревал, что здесь не обошлось без мафии. Сообщил ему и об этом. Чем я мог повредить ее боссам? Какой вред нанес бы им шестнадцатилетний юнец?