Казнь Шерлока Холмса

Томас Дональд Серрелл

— В таком случае у нас общая цель, сэр, — проговорил Гардинер столь же тихо и твердо. — Если в результате вашего расследования будет обнаружена истина, мне нечего бояться.

Лишь после этих слов он опустил глаза и уставился на столешницу. Сидя перед осужденным в грязной темной камере, я подумал, что временами сила его духа едва ли не подчиняет себе и моего друга, и инспектора. Гардинер был либо истинным примером набожности и благочестия, либо порождением дьявола, унаследовавшим от него коварство и двуличие. Для того чтобы понять, какое из двух предположений верно, в нашем распоряжении имелось всего несколько дней.

Холмс попросил Гардинера изложить свою биографию, начиная с того, как он, один из девятерых

детей нищих родителей, рожденный в работном доме, благодаря упорному труду стал бригадиром столярного цеха на пизенхолльском заводе Смита. Женившись на любящей его девушке из первометодистской общины Сибтона, что в двух милях от Пизенхолла, Гардинер принял ее веру. Постепенно он начал выделяться среди других прихожан, как ранее отличался от большинства рабочих. В свои тридцать четыре года он, сын оборванца, исполнял обязанности попечителя воскресной школы, помощника старосты, хормейстера и органиста. Правда, хор состоял всего из двенадцати человек, а орган заменяла фисгармония, на которой исполнялся нехитрый аккомпанемент песнопений. Здесь, в методистской молельне, Гардинер познакомился с Роуз Харсент. В лоно первометодистской церкви ее привел бывший жених — с ним она на тот момент уже рассталась. Девушка пела в хоре мистера Гардинера и попросила его научить ее играть на фисгармонии.

В дополнение к прочим своим достоинствам этот человек умел бегло читать и писал вполне сносно, хотя и без красивостей. Начальство настолько его ценило, что два года назад он даже заведовал павильоном завода на Всемирной выставке в Париже и присылал оттуда письменные отчеты. Как заметил кто-то из завистливых соседей, «для нищенского отродья он неплохо устроился».

— Очень хорошо, — проговорил Холмс, выслушав эту предысторию. — Теперь, если не возражаете, перейдем к тому, что произошло вечером первого мая, за тринадцать месяцев до убийства. Ведь именно с тех пор о вас и мисс Роуз Харсент поползли слухи? Помните ли вы, чем были заняты между семью и девятью часами?

Холмс снова в упор посмотрел на заключенного, и тот снова выдержал его взгляд.

— Разумеется, сэр. Днем я сопровождал своего хозяина мистера Смита в деловой поездке в Данвич. Он подтвердит, что вернулись мы поздно. На заводе мы очутились после семи вечера. Я почистил коня (это входит в мои обязанности) и дал ему овса, но он не хотел есть. Я решил отлучиться ненадолго, а затем вернуться и, если корм окажется нетронутым, сообщить хозяину. В половине восьмого я отправился домой и вскоре сел пить чай, о чем вам скажет моя жена. Мы живем примерно в четверти мили от завода, а это не более шести-семи минут ходьбы.

— В котором часу вы пьете чай? — спросил Холмс.

— Обычно в шесть, сэр. Но в тот день я встал из-за стола около восьми и минут через пять, в начале девятого, уже был готов пойти на работу, чтобы проведать коня. Я убедился в том, что он поел, и не позднее чем в восемь с четвертью вышел с фабрики. По пути домой я увидел мисс Роуз Харсент: девушка стояла возле часовни, где каждую неделю прибиралась, — мы называем ее Докторской. Чтобы поблизости болтался Райт, я не заметил: если он и был там, то, по видимости, спрятался от меня. Роуз служила у мистера и миссис Крисп, хозяев Провиденс-хауса. Часовня конгрегационалистская, общину возглавляет мистер Крисп, поэтому Роуз там и наводила порядок. Она окликнула меня и сказала, что закончила уборку, но не может плотно закрыть дверь. Эта девушка была нашей приятельницей (мы с миссис Гардинер знали ее несколько лет), и, конечно же, я подошел, чтобы помочь ей. Дверь часовни старая и в нижней части покоробилась из-за дождей. Я как следует ударил по филенке, и замок удалось запереть. Затем мы отправились по домам вместе. От молельного зала до улицы надо пройти тридцать ярдов — это расстояние потом измерили. Итак, несколько минут (полпути до моего дома) мы шагали

рядом: говорили о церковных делах, обсуждали, какие гимны лучше выбрать для исполнения на празднике. Я довел Роуз до угла Провиденс-хауса, подождал, пока она не войдет внутрь, и направился к себе; оттуда до моего жилища — пара минут ходьбы. Что бы там ни говорили, больше в тот день ничего не произошло. Жена подтвердит, что я вернулся не позднее половины девятого.

Дождавшись подходящего момента, Лестрейд задал вопрос, который давно не давал ему покоя:

— А вот молодой человек по имени Джордж Райт излагает совсем другую версию. Что скажете?

— В тот вечер я видел его дважды, сэр. Когда я вышел с фабрики в первый раз, он околачивался возле ворот. Примерно через полчаса он снова мне подвернулся — я как раз шел обратно. Райт работает на заводе, и я его, конечно, знаю, но мы никогда не разговаривали при встрече. Так, парой слов перекинемся, не больше.

— И это все?

— Да, сэр.

— Не совсем! — зловеще произнес Лестрейд. — Чем вы можете опровергнуть утверждения Скиннера и Райта? Здесь вам не суд, и вы не отделаетесь криком, что их показания насквозь лживы! Джордж Райт под присягой заявил, что Роуз Харсент вошла в часовню около половины восьмого, а через несколько минут вы последовали за ней. Это, безусловно, не признак хорошего воспитания, однако Райт отправился за своим другом Альфонсо Скиннером, чтобы, как он выразился, вместе с ним «позабавиться», наблюдая за вами и девушкой. В восемь часов оба молодых человека сидели за забором, на высоком валу под юго-западным окном часовни. На суде они поклялись, что слышали голоса — ваш и женщины, в которой признали Роуз Харсент. Они различили звуки, свидетельствующие о непотребности вашего занятия…

Лицо Гардинера потемнело и напряглось, как парус судна, несущегося полным ходом.

— Это…

— Попрошу меня не перебивать, — спокойно проговорил инспектор Скотленд-Ярда. — И не в ваших интересах повторять, что это гнусная клевета, если вы ничем не можете доказать своей правоты. Те двое отчетливо вас слышали. Скиннеру даже удалось разобрать стихи тридцать восьмой главы Книги Бытия, которыми вы сопровождали свои непристойные действия. Пока вы были в часовне, Райт на десять минут отлучился, оставив друга одного. Затем он вернулся и провел под окном еще четверть часа, услышав окончание вашего разговора и увидев, как из молельни сначала вышла женщина, а затем удалились вы.

Больше Гардинер не мог молчать:

— Это отвратительная ложь! Клевета, пятнающая не только мое доброе имя, но и Священное Писание! Боже праведный! Почему они так обошлись со мной?! Клянусь всем святым, я никогда не желал им зла!

— Прошу прощения, Лестрейд, — вмешался Холмс. — Утверждают ли свидетели, что мистер Гардинер и девушка вышли из молельного зала вместе?

Лестрейд полистал свои бумаги:

— Согласно показаниям Скиннера, Роуз Харсент покинула часовню первой и прямиком направилась в Провиденс-хаус, а Гардинер вышел через несколько минут, крадучись пересек улицу и продолжил путь в том же направлении, что и женщина. Скиннер последовал за ним. Мистер Холмс, вам, вероятно, нечасто приходится разбирать дела столь низменного свойства, но я поясню: виновные стороны, как правило, покидают место любовного свидания порознь.

На лице моего друга вдруг выразилось совершенно непонятное мне облегчение. Прежде чем он успел заговорить, Гардинер снова взорвался:

— Те два юнца уверяют, будто спрятались за оградой около двадцати минут девятого. В это время я уже шел домой. По словам Скиннера, он просидел под окном с час, и Райт столько же, если не считать тех десяти минут, что он болтался у дороги. Я в ту пору уже находился дома. Жена скажет, что в это время я был с ней, а вовсе не с Роуз в часовне. Она никогда не принимала за чистую монету эту клевету!