Казна Империи
Шрифт:
Я сказал «к нам», потому что не успел поведать раньше о том, что рядом сидели такие же, как и я, осуждённые военнослужащие: я, бывший выпускник пулемётных курсов Андрей Громов, кавалерийский командир эскадрона Селютин, два молодых сталинских сокола и пожилой комбриг товарищ Полторак. Поэтому прочая бродежня старалась лишний раз с нами не связываться. Да мы и сами не нарывались.
– Эй, пулемётчик, ты чё в натуре? – опомнился карманник.
– Ваш регламент окончен, – мило оскалил я зубы и вопросительно, из-под ресниц, взглянул на комбрига. Пожилой, сухопарый, с иссечённым
Недоверчиво шмыгая носом, Абрам-Сруль приблизился ко мне.
– Вы что-то с меня хотели? – культурно поинтересовался он.
– Абраша, здесь тюрьма и не надо быть таким доверчивым. На зонах в местах общего пользования живут отщепенцы и мужчины лёгкого поведения. А слова, которыми вас учили поздороваться, это некрасивые слова, и за них очень больно бьют лицо, а иногда и убивают до самой смерти.
Глаза еврея поползли вверх.
– За что? Что плохого сделал бедный еврей?
– Просто здесь так шутят. В тюрьме любят весело пошутить. До смерти обхохочешься. Верно, Интеллигент?
– Он над нами издевается! – бросился Интеллигент к законнику Прохору. – Прохор, позволь я его на куски порву!
– Цыц, сявка! Разве ты не видишь, что гражданы военные исполняют свой долг: защищают обиженных и угнетённых там, куды их послал наш дорогой и любимый товарищ Сталин. Пускай потешатся, а мы погодим, – он демонстративно поковырял в ухе и, брезгливо посмотрев на палец, обтёр его о волосы одного из сидевших у его ног шестёрок.
– Какой я идиёт, какой я идиёт, – сокрушённо повторял еврей.
– Не переживайте вы так, любезный, – посоветовал комбриг. – Вы не одиноки в своём несчастье, здесь нет нормальных людей.
– А вы?
– Если брать по званию, то самый главный идиот в теплушке – это я. Ну, а уж в масштабах всего железнодорожного состава или страны, то тут вы уж сами догадайтесь, – тихим голосом добавил он.
К вечеру вокруг нашего небольшого коллектива сформировалось уже вполне солидное ядро из инженеров, рабочих и прочего люда, на собственной шкуре убедившегося в том, что воровской закон не считается с индивидуальными особенностями личности.
– Ну, теперь хоть по очереди можно будет поспать спокойно, – удовлетворённо вздохнул комбриг. – А вы всё- таки молодчина, пулемётчик… тьфу ты, как вас там?
– Младший лейтенант Громов. Два месяца назад окончил Харьковские пулемётные курсы. Следовал к месту расположения части в Гродеково.
– Можете не продолжать, – оборвал он меня. – Все мы здесь не по своей воле. Ошибка, – подмигнул он и повернулся на другой бок. – А болтун это кто? – закончил он уже оттуда.
– Находка для шпиона, – продолжил я фразу.
Понемногу вагон, где следовали к местам заключения законно осуждённые, впал в тяжёлый смрадный сон.
Я лежал
Я вспомнил шанхайскую православную церковь, и моё сердце непроизвольно сбилось на ускоренный ритм. Страстные объятия, поцелуи и прочие нежности Луизы, о которых в окружении нескольких десятков немытых мужиков даже и думать нельзя, чтобы, не дай Бог, пошлая грязь похабных помыслов не коснулась её нежного образа. Но истосковавшемуся сердцу не прикажешь.
Приятная полудрёма обволакивала меня, и я уже ничего не мог с собой поделать. И вот уже мчимся с Луизой по песку нашего острова и на ходу сбрасываем с себя жалкие остатки одежды. Вот и вода. Брызги плещут мне в лицо с такой силой, что я невольно открываю глаза…
За последние дни я привык к стольким неожиданностям, что, машинально успеваю увернуться от блеснувшего перед глазами предмета. Вижу склоняющуюся ко мне физиономию, хватаюсь за кадык чей-то небритой шеи и что есть сил рву его на себя. Раздаётся неприятный хруст, затем нечеловеческий вопль, и меня всего заливает тёплой и липкой жидкостью. Я уже окончательно проснулся и понимаю, что эта жидкость не что иное, как кровь.
Готовый к новой атаке, я сбрасываю с себя ставшее безвольным тело и соскакиваю на пол… Но вокруг пусто и никто нападать не собирается.
Сквозь прутья решёток по нашим кубрикам уже носятся лучи фонарей.
–
Всем на пол! Всем на пол! – разносятся крики вертухаев.
И совсем неожиданно я оказываюсь в центре внимания. На мне, как на вражеском мессершмите в ночном небе, скрещиваются лучи карманных фонариков. Наступает мёртвая тишина.
Я прекрасно понимаю, что причина этой тишины я. Моя правая рука продолжает сжимать в руках кусок плоти. Я подношу её к глазам и брезгливо отбрасываю прочь. Кусок вырванной трахеи с неприятным чмоканьем мягко падает на судорожно дёргающееся тело моего недавнего врага – молодого налётчика, носившего кличку Интеллигент.
Я выругался и сплюнул от отвращения к самому себе. Что-что, а вырывать из тела куски мяса мне ещё не доводилось. Мне его было совершенно не жаль. Он пришёл взять мою жизнь, а отдал свою. Баш на баш – третьего не дано. Этот мир изгоев и отщепенцев предполагал волчьи законы общения. И против своей воли я стал к ним привыкать.
–
Вурдалак! – заметались возгласы из одного конца вагона в другой.
– На пол! Быстро на пол! – опомнились вертухаи.
Я спокойно выбираю место на полу где нет крови и, заложив руки за голову, укладываюсь вниз лицом. «Ещё один крутой поворот в моём путешествии», – успеваю подумать я и, получив удар по голове, погружаюсь в темноту.