Казначей
Шрифт:
Говоривший явно волновался. Анатолий был спокоен. Он уже слышал этот рассказ или похожую на него историю еще несколько лет назад, когда в его старой квартире появился «Бакинский Друг». Тогда он всерьез опасался за свою жизнь. Сейчас он был известный банкир, сидевший в своем кабинете под охраной вооруженных людей. И уже не боялся этого гостя, который пытался что-то рассказать. Поэтому Анатолий слушал спокойно, чуть презрительно глядя на этого непонятного посетителя.
– Ваш отец прошел через все круги ада. Там, в лагерях, его прессовали как могли. Они несколько раз помещали его к уголовникам, но он вел себя мужественно, хотя те и сломали ему два ребра, избив почти до полусмерти. Затем перевели в наш лагерь. Мне было девятнадцать, нашему третьему, которого сейчас все знают как «Бакинского Друга», восемнадцать. Он сидел за вооруженный грабеж, а я – за воровство стройматериалов. Ему дали восемь лет, мне – шесть. И мы оказались вместе с твоим отцом.
Рахимов тяжело вздохнул, вспоминая свою молодость.
– По ночам нас часто будили. Проверяли заключенных. В это время в лагерях шла война между теми, кто готов был сотрудничать с лагерной администрацией, и теми, кто категорически отказывался от подобной «чести». Мы, разумеется, отказывались. Нас за это всячески
Рахимов прервался на мгновение, потом продолжил:
– В шестьдесят шестом я был уже известным вором. Мы специализировались на домах колхозников, когда те уходили на сбор хлопка. Тогда хлопок собирали всей семьей, в поле выходили взрослые, старики, женщины, дети. Дома оставались пустыми, и мы этим ловко пользовались. Долго так продолжаться не могло. Вскоре нас снова взяли, и я, как рецидивист, получил десятку. В лагерях я уже был известным человеком, почти криминальным авторитетом. Теперь меня уважали и боялись. В семьдесят четвертом мы встретились с «Бакинским Другом». Впервые за двадцать с лишним лет. Он уже был коронован «вором в законе». И надо сказать, что тогда он мне очень помог, ведь на самом деле в лагерях и колониях власть администрации – это очень условное понятие. Все зависит от местного авторитета, который в данный момент находится в этом лагере. От его слов и от его решений. Он может сделать твою жизнь сносной, а может превратить ее в ад. Сам понимашь, что все остальные заключенные будут выполнять его пожелания и приказы. Он может опустить тебя так, что ты превратишься в бесправное существо и не сможешь никогда даже обедать рядом с остальными. Затем я снова вернулся в свой родной Самарканд. Мне было уже много лет, и меня решили сделать «смотрящим». Это такой ответственный куратор по целой зоне. Я неплохо справлялся со своими обязанностями, мне было уже незачем самому грабить или воровать. Я думал, что так и умру в своей постели. Но в восемьдесят пятом мне позвонил «Бакинский Друг». Он приказал срочно прибыть в Баку. Наш местный авторитет подтвердил мне этот приказ, и я уехал в Баку. Там я узнал поразительную весть – оказывается, твой отец уже пять лет был одним из наших казначеев. Я был потрясен, не верил своим ушам. С другой стороны, я хорошо помнил наши разговоры, наши споры. «Бакинский Друг» предложил мне стать на какое-то время курьером казначея. Нужно было доставлять твоему отцу деньги, которые мне должны были выдавать. Деньги мне давали повсюду, от Риги до Бухары. Новые пачки стодолларовых купюр. За владение каждой бумажкой полагалось суровое наказание, ведь это было в советское время, когда существовала уголовная статья за валютные преступления. Деньги я отвозил твоему отцу…
Он перевел дыхание, словно собираясь с мыслями, и продолжил:
– Когда мы увиделись с ним после долгого перерыва, мы обнялись и долго простояли вот так, как два родных брата, целый век не видевшиеся друг с другом. Потом я к нему несколько раз приезжал. И мы много и долго говорили друг с другом. Я не мог понять, как он согласился. Как он вообще мог согласиться сотрудничать с бандитами, с мафией. А он не пытался мне ничего объяснить. Он вообще гордый был человек, никогда и никого ни о чем не просил, никогда и ничего не боялся. Настоящий мужчина был, каких я мало видел в своей жизни. Он уже тогда был большим чиновником, но сам приезжал ко мне в гостиницу, забирал деньги и уезжал. Конечно, не обходилось и без долгих разговоров, без рассказов о нашей прошлой жизни. Он ведь отсидел тогда восемь лет. Восемь лет провел в лагерях на Севере, пока его не освободили по амнистии. Фронтовик, герой, имевший два ордена Славы, мальчик, который пошел на войну добровольцем, прибавив себе один год, который так отважно воевал, что получил два ранения. Мальчик, который в девятнадцать был уже ветераном. И мальчик, которого бросили потом на другую войну, с Японией. А через три года просто подставили. Он ведь не мог себе даже представить, что попадет в Польшу или в Пруссию, что увидит Китай. Для него эти понятия были как из учебника географии. Это он так мне потом говорил. И он верил людям, верил своим товарищам. И кто-то из них позавидовал его двум орденам Славы и написал это проклятое письмо в НКВД. Кто-то решил, что слишком много Славы у этого мальчика, слишком много радостей в его жизни. И сломал ему жизнь, заставив отречься от мира, в котором он жил, от друзей, которым он верил, и от страны, которую он защищал. Уже много лет спустя ваш отец попросил органы показать ему свое личное дело. Тогда он был уже заслуженный человек, заместитель министра, фронтовик, имеющий три ордена Славы. Ему показали дело. Он потом мне рассказывал, что чуть не расплакался. Его сдал самый близкий человек, с которым они вместе выросли. Это он написал письмо в НКВД. К этому времени он уже был тяжело болен. Бог все-таки есть, и иногда он о себе напоминает. Твой отец приехал к своему бывшему другу и долго сидел у его постели. Он задал только один вопрос. Только одно слово: «Зачем?» И вы знаете, этот ублюдок не сумел ответить. Зависть или ненависть, какая разница. Наверное, и то, и другое. Мы завидуем тем и ненавидим тех, которые находятся рядом с нами, успехи которых зримы и очевидны.
Твой отец вернулся домой потрясенным. Он и без того потерял
Рахимов посмотрел по сторонам и увидел стоявшие на столике бутылки с водой.
– Можно? – спросил он, обращаясь к хозяину кабинета.
– Да, – кивнул тот.
Гость взял бутылку, открыл ее, налил воду в большой стакан и залпом выпил. Затем наполнил стакан во второй раз и еще раз выпил.
– Спасибо, – кивнул он, – теперь я продолжу свой рассказ. Не беспокойтесь, осталось не так много.
– Я вас внимательно слушаю, – холодно произнес Анатолий.
– Но постепенно вашего отца начали мучить сомнения. Он стал сомневаться, правильно ли сделал, согласившись помочь «Бакинскому Другу», который демагогически заявлял, что это деньги для больных, пожилых, измученных в лагерях людей. Для человека, который сам провел в лагерях лучшие годы своей молодости, это были почти святые понятия. Но ваш отец был достаточно разумный человек. Он понимал, что деньги собираются не только и не столько для несчастных стариков и изувеченных лагерным бытом заключенных. Они как раз оттуда почти ничего не получают. Это деньги на продолжение воровской жизни, на разгульную жизнь наших «королей», на новые убийства и грабежи. На каждой пачке денег была кровь и страдания других людей. И твой отец начал это отчетливо осознавать. Мы с ним много говорили на эту тему. Я ведь много ездил в Киев на встречу с твоим отцом. Думаю, что я перевез несколько миллионов долларов. Может, даже больше. Потом начались все эти события. В газетах подробно рассказывали обо всем, что происходило раньше в нашей стране, о лагерной жизни, о миллионах людей, оказавшихся заключенными. В общем, эти статьи вызывали у твоего отца настоящее потрясение. Он уже вышел на пенсию, не считал вправе работать на столь высоком посту и одновременно быть казначеем мафии. Но эта обязанность стала его тяготить. Он признался мне, что все чаще и чаще задумывается над этим. Ведь раньше он считал невозможным само изменение той порочной системы, которая привела его в лагеря. А сейчас появился шанс. В девяносто первом в Москве прошли выборы первого Президента России. Вот тогда твой отец и поверил, что все может измениться. Мы встретились с ним в последний раз в начале июля. Он тогда твердо решил сдать весь воровской «общак» государству и самому заявить об этом в милицию. Я его долго отговаривал, пытаясь объяснить, насколько это опасный шаг не только для него, но и для всей его семьи. Больше всего его волновало ваше положение, Анатолий. Ведь вы работали в Москве, и он боялся, что не сможет вас защитить. Я понимал, что обязан рассказать о его настроении «Бакинскому Другу» и остальным криминальным авторитетам, но я ничего не мог сделать. Ваш отец помогал нам, опекал нас тогда, когда мы могли быть раздавлены, как молодые птенцы, выпавшие из гнезда. Поэтому я не мог его сдать.
Он снова налил себе немного воды. Сделал только один глоток. Поставил стакан на стол рядом с собой.
– Я понимал, что все это может кончиться очень плохо. И не знал, что делать. Ваш отец сказал, что деньги он спрятал в специально оборудованном тайнике и сдаст их государству. Я снова попытался его отговорить. Но он сказал, что один не справится, а меня подставлять не хочет. Он был достаточно разумный человек и понимал, что за ним могут следить. Он даже предполагал, что за ним следит один из ваших соседей по даче, который часто случайно появлялся у вас дома, расспрашивая всех родных об отце…
– Так и было, – потемнело лицо у Анатолия, – отец чувствовал людей.
– Поэтому он решил послать в милицию кого-то из близких. Он так и сказал, что расскажет обо всем вам или своему зятю. Но вы были в Москве, а зятю он рассказать наверняка не успел. И тогда случилось то, чего я боялся больше всего на свете. Они узнали о его намерениях. Я был в Минске, когда мне позвонил «Бакинский Друг». Он был в ярости, в страшном гневе. Он ведь обычно старается не кричать. А на этот раз он просто орал. «Ты знал, что он собирается сдать наши деньги государству, и молчал, – бушевал «Бакинский Друг», – значит, ты хотел провернуть это дело вместе с ним. Или ты уже работаешь платным агентом в уголовном розыске?» Нужно было слышать, какие слова он мне говорил. Я молчал, ошеломленный его обвинениями. Я не мог понять, откуда он об этом знает. Но понял, что твоему отцу угрожает опасность. «Только не трогай его, – попросил я своего бывшего лагерного товарища, – он просто запутался и не знает, что ему делать». Но в ответ я услышал только гудки. Тогда я начал звонить вам домой, пытаясь предупредить вашего отца о смертельной опасности. Я все еще думал, что можно найти какой-нибудь выход. Но когда я позвонил, то узнал, что Андрей уже погиб. Его сбила машина. Кажется, об этом вы мне и сообщили.
– Возможно. Я помню ваш звонок как раз после похорон отца.
– Да. И я понял, что опоздал. Я был в таком состоянии, что даже не заметил, что меня уже «вели» сразу несколько человек. Когда я попытался сесть в поезд, меня арестовали. С двумя пачками долларов в кармане, на которых были мои отпечатки пальцев. Теперь я понимаю, что все было подготовлено заранее и наши мерзавцы просто решили меня сдать. Все улики оказались против меня. Но я являлся гражданином Узбекистана, хотя Союз еще существовал. Меня отправили в Ташкент в ноябре и сразу вынесли приговор. Пятнадцать лет. Очевидно, «Бакинский Друг» понял, что таким образом сумеет разрешить все свои проблемы, разом избавившись от обоих бывших друзей. Вашего отца он убил. Это по его приказу появилась неизвестная «Волга», которая сбила вашего отца. А со мной просто не стали церемониться, отправили меня в тюрьму, откуда я вышел только сейчас, через пять лет.
– Отца убили по приказу «Бакинского Друга»? – не поверил ошеломленный Гудниченко. – Вы это точно знаете?
– Абсолютно. Я только не знаю, кто сообщил нашим «королям» о желании твоего отца сдать все деньги государству. Но приказ отдавал лично «Бакинский Друг». Если бы деньги пропали, то тогда все претензии были бы предъявлены самому «Бакинскому Другу», а он этого боялся больше всего.
– Я ничего не знал, – упавшим голосом произнес Анатолий, – мы думали, что это несчастный случай.