Казнить нельзя помиловать
Шрифт:
– Да как же мне бы поглядеть бы на тебя-а-а!.. Да на кого же ты оставила меня, ясонька ты моя не...наг...ляд...на...я-а-а-а!..
И опять, бедная, срывалась в жуткий нечеловеческий вой. Муж ее, отец Юлии, сгорбленный и седой, трогал жену за плечо рукой, пытаясь успокоить, поддержать, а сам то и дело тыльной стороной другой ладони утирал глаза. На кончике длинного уса у него сверкала капелька скатившейся слезы. Несколько девушек и один парень плакали навзрыд...
Карамазов не выдержал, развернулся и резким шагом почти побежал к машине. Он, не знавший никогда матери, не мог выносить материнских слез.
–
– ругался он в такт шагу. Следователя охватила дрожь ненависти и нетерпения.
Теперь, он знал, не будет ему покоя и ровного сна, пока он не отыщет подонков-убийц и не заставит их заглянуть в глаза матери Юлии Куприковой, прожившей на свете всего девятнадцать лет.
5. Таинственный мир
В Доме печати, серой бетонной коробке казарменного типа, стоящей на пыльной загазованной и шумной улице, Карамазову раньше бывать не приходилось.
Он прошел три первых этажа, где располагалась редакция главной областной газеты "Барановская правда", из конца в конец, пока на четвертом этаже не обнаружил табличку на двери 42-го - вот совпадение!
– кабинета "Зав. отделом политагигации Клушин А. А.". Родион Федорович понял, что попал уже в зону молодежной редакции.
Клушин сидел на месте. Вернее, не сидел, а ходил по кабинету, совсем как Карамазов у себя на работе. Следователь представился, сел в кресло и огляделся. Он привык по рабочему месту составлять о новом для себя человеке предварительное впечатление. Кабинетик заведующего политагитацией областной молодежной газеты даже Карамазова, привыкшего к своей каморке, поразили размерами - по диагонали шагов пять, не больше. Но идеальный порядок и уют скрашивали тесноту. Двухтумбовый стол с настольным календарем и аккуратной стопкой бумаг, журнальный столик с подшивками "Комсомольского вымпела" и "Литературной России", два легких кресла, шкаф с журналами и пенал для одежды - вот и вся мебель. Стены закрывали карты мира, страны, области и города. Висел рекламный календарь с прельстительной Еленой Цыплаковой...
Карамазов ожидал увидеть в редакционном кабинете всякие пишущие машинки, диктофоны, компьютеры - ничего подобного не обнаружилось: на столе Клушина стояли два телефона допотопного образца, в руках он вертел шариковую копеечную ручку. Всё как у самого Карамазова в кабинете, только сейфа не хватает.
"Да-а-а, небогато", - подытожил следователь и перевел взгляд на хозяина цитадели политагитации. Тот выжидающе и настороженно смотрел на незванного гостя. Старший лейтенант вдруг вспомнил, как Клушин писал в одной из недавних статей: "Не пора ли милиции усвоить, что народ, который она пытается "не пущать", ее кормит?.."
– Этот, как его? Александр Александрович, я хочу поговорить с вами о Фирсове, - начал Карамазов.
– Это будет допрос?
– поморщился журналист.
– Это будет интервью, - улыбнулся следователь. Клушин улыбнулся в ответ и заметно расслабился.
– Мне интересно ваше мнение о бывшем редакторе.
– А почему именно мое?
– Ну, не только ваше, я просто решил с вас начать. Да и остальных, как я понял, нет в редакции?..
– Да, я дежурю, и Свист здесь - он исполняет обязанности редактора. Остальные - на поминках.
– Значит, уважали и любили Фирсова?
Клушин иронично хмыкнул:
–
– Вы, я вижу, здорово-таки недолюбливали покойника?
– А за что я должен его любить? Хотя о мертвых и не принято говорить плохо, но Фирсов - это мое твердое убеждение - очень непорядочное дерьмо!
"А разве бывает - порядочное дерьмо?" - удивился про себя следователь, но отвлекаться не стал.
– Чем же он вам так досадил?
Завполитагитацией опять сморщился, словно раскусил горький огурец, и махнул рукой.
– Да всего не расскажешь! Многим...
– Но всё-таки?
– Да с самого начала... Я ведь Московский университет кончал, в 84-м... И вот перед распределением сижу как-то в своей комнате в общежитии и выбираю - куда поехать? Неплохие предложения имелись из Ростова, из Краснодара - в молодежные газеты приглашали. Но и там, и там жилье скоро не обещают.
Вдруг звонок в дверь, открываю - человек с бабьим, длинным лицом, в галстуке: я, говорит, редактор молодёжки из Баранова - Валентин Фирсов. Пришел с предложением...
Ну, короче, сосватал он меня - наобещал златые горы: сразу старшим корреспондентом, писать только о культуре и, главное, кровь у него из носу, а отдельную однокомнатную квартиру он мне в первый же год выбьет. Я еще уточнил: я ведь холостой. Ничего, поёт, и холостому отдельная квартира - нет проблем. Это, говорит, наш вопрос.
И как я поддался на удочку, до сих пор не пойму! Ведь видел же его глаза... Да что там говорить - студент лопоухий! Ладно, распределяюсь в Баранов, приезжаю. И в первый же день чую неладное: что за оказия? В Москве мы с ним на "ты": "Валентин - Саша", а тут с первой же минуты вдруг на "вы" ко мне, "Александр Александрович"... Присмотрелся, а они все в редакции выкают ему, а он - им. Вот это, думаю, комсомольско-молодежный коллектив! А главное - зачем в Москве-то лицемерил?
Дальше - больше. Оформляют меня простым корреспондентом. Почему - не старшим? Разница все же в 25 рубликов. Да понимаете, Александр Александрович (Клушин изобразил вихляющегося Фирсова), нас в коллективе неправильно поймут, вы поработайте, покажите себя...
Но окончательно я понял, что подло облапошен, когда узнал - в редакции две молодые семьи ждут квартиры, а их дают на молодежную газету по одной раз в три-четыре года. Одна семья потом уволилась, так Огурец - мы его зовем так - из районов завербовал двух ребят семейных и каждому опять обещал по квартире...
– Где же вы живете?
– поинтересовался Карамазов.
– В общаге рабочей, комната на три человека - теснота, сырость... Всё порываюсь уехать куда-нибудь к чертям собачьим, да волынку тяну.
– А теперь, видимо, многое изменится?
– Почему?.. Ах, это... Нет, что вы, наш Свист, можно сказать, выученик и точная копия Фирсова, даже еще гаже - тот был просто глуповат, подловат и непорядочен, а этот непорядочен да еще и озлоблен, глаза скоро от бешенства лопнут.
– Да-а-а, - задумчиво протянул следователь, достал из дипломата свой резиновый бублик и начал его машинально терзать.
– Александр, скажите, а как остальные сотрудники к Фирсову относились?