Казнить нельзя помиловать
Шрифт:
Галантность неуклюжего охранника умилила меня до слез. Чрезмерная чувствительность — результат моего слишком высокого роста. Ведь я до сих пор продолжаю расти, несмотря на трудности, поджидающие меня на каждом шагу. Даже хулиганское курение не помогает.
— Дэн, привет! Как дела? Я жду тебя с утра.
Рома подбежал ко мне и сжал в объятиях. Очевидно, у болельщиков «Зенита» привычка обниматься перерастает в болезненное пристрастие.
Я вырвался из объятий и передернул плечами. Ненавижу, когда мужики обнимаются
— Я уже все приготовил, вот соглашение, вот договор, надо только заполнить бланки. Сколько метров? — Рома совал мне какие-то бумаги.
— Двести сорок, — зачем-то сказал я.
Не знаю, сколько квадратных метров в чужом доме, галантно предоставленном неизвестным добровольцем сотрудникам милиции для оперативных целей. Не знаю и знать не хочу. Меня сильно трясло, и это было почти что привычно. Я вспомнил, как меня трясло после Роминого коктейля. Я вспомнил, как меня трясло после восхождения в квартиру Марии Александровны по водосточной трубе…
И вообще, если вспомнить, сколько раз меня трясло за последние два месяца, можно со счету сбиться.
Меня за всю жизнь столько не трясло!
— Отлично-отлично, — пробормотал Рома, — сейчас поедем к тебе.
Мне никуда не хотелось ехать. В кармане грелись десять тысяч рублей, мое единственное достояние за последние огорчительные дни. Я не знал, как их прикарманить, но дал себе слово, что пойду на все уловки, мыслимые и немыслимые, но оставлю эти деньги в этом кармане пальто, некогда принадлежавшем вору в законе.
Вор у вора дубинку украл! Вор у вора дубинку…
— Ты слышишь меня? — донеслось откуда-то издалека.
— Слышу-слышу, — испуганно ответил я и завертел головой.
Неужели, я опять попался на удочку? И меня снова начнут пытать на прочность?
Я — трус! — хотелось крикнуть мне на весь мир.
Пусть весь мир слышит, Денис Белов — трус. Ну не всем же быть героями в конце-то концов!
Какой ненормальный сможет выхватить пистолет у оголтелого стриженого парня, до одури обкурившегося травкой? Хотел бы я на него посмотреть!
— Страховка здания объемом в двести сорок квадратных метров обойдется тебе в пятьсот долларов. Это самый дешевый тариф. Дешевле не могу! — Рома с облегчением выдохнул воздух.
Вот это да! Ковалев, оказывается, ничего не смыслит в капитализме! Он достал на разработочные нужды всего триста тридцать долларов. А нужно пятьсот! Где их взять? Вопрос…
— Подпиши. — Рома подсунул мне договор.
Я, не читая, подписал. Потом полез в карман пальто, пошуршал купюрами, полистал их, вытащил пачку, любуясь и невольно вздыхая. Я даже понюхал их и спрятал от греха подальше. Посмотрел на Рому прищуренными глазами и сказал, наблюдая, как бледнеет румяное Ромино лицо:
— Я забыл бумажник!
Ромина кожа бледнела полосками — сначала верхняя часть лба, потом середина,
— Но ты же подписал! — воскликнул Рома.
Он воскликнул, он не закричал, не заорал, он воскликнул, пуская петуха где-то в середине слова, и получилось так: подпи-и-ис-ал!
— Подписал. — У меня проснулось задавленное чувство собственного достоинства.
Наконец-то я смогу отыграться за все унижения!
— Подписал, но бумажник дома забыл. Сейчас сгоняю.
— Не надо, завтра привезешь деньги. Завтра и съездим в твой дворец.
Рома неожиданно успокоился. Его голос вернулся в положенный тембр, ни нотой выше, ни нотой ниже. Он зашуршал документами, выискивая копии, заключения, справки и другую лабуду. Вся эта ботва мне ужасно надоела, внутри меня закипало раздражение. Хотелось встать, сплюнуть, презрительно взглянуть одним прищуренным глазом, как Рома будет оттирать плевок, и удалиться под свистящий шелест кондиционера.
А удалиться мне хотелось, разумеется, под Юлино крылышко, такое теплое, нежное, пахнущее дождем и свежескошенным сеном.
Косить сено я не умею, зато могу собирать свежескошенные травинки в небольшие копны. Меня научила этому бабушка в деревне; она вручала мне большущие грабли и грозным голосом верещала: «Собери в копны!»
Я долго не знал, что такое копны, но потом сам дотумкал, правда, с небольшим опозданием. Запах сена, только что скошенного, ни с чем сравнить нельзя.
Разве что с Юлиными плечами…
Я поднялся со стула, сделал ручкой, дескать, Рома, прощай покедова, и гордо удалился из «Люцифера».
Пусть занимаются расследованиями опытные сыщики, вроде Ковалева и Стрельникова, для них любое расследование — охота, жизнь, страсть и нерв! Кусок хлеба! Зарплата! Звание! Должность! Карьера!
А мне ничего не надо! Единственное, что мне необходимо, — это отмазаться от армии. Что я и делаю с превеликим удовольствием.
Возле дома я увидел вездесущего Резвого и, разумеется, безотказного Сударенкова. А Виталий Юрьевич настолько неприметен, что я никогда не могу его сразу увидеть. Пусть стоят, караулят, пока Рома соизволит совершить преступление века. Он вовсе не преступник, и я один знаю этот секрет.
Я остановил такси, но не маршрутное, а другое, светло-зеленое, с огромным маяком наверху «Казино «Фортуна», и помчался навстречу пропасти. Именно так съезжают в пропасть — на всех парусах, со свистом, с ветерком. Даже с песнями. В приемнике у таксиста звучала музыка: «Мне до звезды, я до бурды не жадный! Мне до звезды, я до еды не жадный! Мне до звезды, я до звезды не жадный!»
— Не громко? — спросил таксист.
Однако, вежливый попался, подумал я, а вслух сказал:
— Можно еще громче. — Второй раз в жизни я падал в пропасть и могу сказать, что это презанятнейшее мероприятие.