Казя теперь труп

эН Ая

– Жуть какая. А раззыбится – это как?

– Это сложнее объяснить. Ты дом четко видишь?

– Ну… – Казя присмотрелась. – Да, четко. Только тьма-куст мешает.

Маня отрицательно покачал головой:

– Ты невнимательна. На самом деле сквозь стены уже проглядывает интерьер. Кроме того, в ветреную погоду все колышется, как если смотреть на отражение в воде. Брошенные дома постепенно становятся зыбкими и в конце концов могут раззыбиться.

– Типа развоплотиться?

– Типа того.

– Жалко, что дом бросили, – сказала Казя. – А если тьму-куст срубить, а в доме

жить начать, можно будет его спасти?

Оказалось, в чужом доме жить нельзя, хотя заходить не возбраняется. Но это дом не спасет. А тьма-куст может обидеться, когда его начнут рубить, и перекинуться на твое жилье. Тогда и дом не спасешь, и себе хуже сделаешь. Тут как ни кинь, всё клин.

После тети-Таниного дома улица поворачивала вправо, и Казю ждал новый сюрприз: славный горбатый каменный мостик над пересохшим руслом речушки. Резиновое покрытие мостовой утопало в желтоватых камнях кладки. От моста веяло теплой вечностью. Живым этого не понять и не почувствовать. Но когда умираешь и перестаешь дышать, начинаешь воспринимать дыхание мостов, мостовых, скамеек… Маня сказал, что в дождливую осень и в любую весну речка оживает, так что надежная переправа необходима. В целом климат тут лучше, чем наверху, но всякое бывает.

– И морозы трескучие бывают? – Казя ненавидела морозы.

– Редко. Да что тебе, хотя б и бывали? Трупам ни жарко ни холодно.

– Ну тогда ладно. Кстати, а мы теперь вроде же не трупы. Труп – это материальные останки. Они разлагаются, остается скелет. А мы же вечно можем нежить.

– Ты права. Но у нас тут свои определения. И хотя официально мы не трупы, мы все равно порой употребляем это слово.

– Это как сленг, я поняла, – кивнула Казя. – Проехали.

– Чуть дальше на этой же улице обитает Игнат, – продолжил Маня. – Без моста по весне ему было бы не попасть ни к Тане, ни к Склепу.

Казя заметила, что раз трупам все равно, Игнат мог бы переходить речушку вброд. Маня возбудился и принялся махать руками и доказывать, что если так рассуждать, то можно одичать и докатиться до первобытного состояния. Разорался. Прямо как маньяк какой-то. А потом вдруг на полуслове оборвал свой стендап, угомонился и примирительным тоном сообщил:

– Там ниже по течению еще один мост есть, красивей этого. Тот никуда не ведет. Мы каждый день по нему ходим специально, чтобы он не раззыбился. Да толку чуть, скоро сгинет.

При слове «сгинет» Казя вздрогнула и припомнила разговор о том, кто может стать ходильником, а кто нет. Да что за нежизнь такая: то маньяк рядом, то сгинуть можешь…

– Предлагаю посмотреть второй мост в другой раз, а пока найти местечко для твоего будущего дома. Недалеко от моего скромного жилища есть чистая лужайка. Я еще не обустроился, у меня пока времянка, типа сарая… Или можно подальше, по той дороге, где Лекс. Около здорожа селиться не советую, он вечно свой нос в чужие дела сует, советы раздает. От ведуньи тоже держись подальше. Дом, конечно, ты сразу не построишь, первое время придется жить в могиле, спать в гробу. Я до сих пор в гробу сплю, никак не могу с кроватью определиться.

Казю передернуло. Ей было свойственно откладывать неприятное, оттягивать, сколько можно.

К зубному Казя попадала, когда уже терпеть не было мочи, к сессии готовиться начинала за день перед первым экзаменом. И все в таком духе.

– А второй мост далеко отсюда?

– Что? А, нет, не очень. Тут вообще все близко. Я потом покажу тебе все.

– Покажи сейчас.

– Не вопрос, давай сходим, если хочешь.

Второй мост и впрямь оказался недалеко, а вел в никуда: дорога за ним обрывалась почти сразу. Далее начинался лысый холм, окруженный со всех сторон густым смешанным лесом. Причем деревья росли и снизу вверх, и сверху вниз, кроны самых высоких из них переплетались. Если на такое долго смотреть, голова начинает кружиться.

Мост был необыкновенный, волшебной красоты. Тоже каменный, похожий на первый, но весь заросший диковинным плющом. Листья его были, во-первых, разной формы, а во-вторых, разных оттенков.

– Мой дом будет тут! – решила Казя.

– На мосту?!

– На холме за мостом. Можно?

Маня развел руками: отчего ж нельзя?

Чтобы возвести на Потустороньке хоть дворец, хоть избуху-развалюху, камни таскать не надо и цемент месить тоже. Строишь ты всё в голове, представляешь во всех деталях. А дальше проговариваешь стихами. Ничего сложного, но есть закавыка: если на самом деле, глубинно, всем своим существом, не возжелаешь построить именно то, что представляешь, ничего не получится.

– Это ключевой момент – хотеть! – сказал Маня, подняв вверх указательный палец. – Не обязательно представлять себе в деталях план дома, что где стоит – это По-Миру по фигу.

– Кому?

– По-Миру, Потустороннему Мирозданию. Короче: захоти, и все получится. Только про стихи не забывай.

– Я хочу, с этим ноль проблем. Но вот стихов мало знаю. «Я вас любил, любовь еще, быть может…», потом «Муха, муха, Цокотуха…»

– Цокотуха не поможет, – отрезал Маня. – Стихи должны быть о том, что собираешься получить. Например…

Пусть на холме этом крутом

Возникнет двухэтажный дом!

Казя немедленно представила себе барак в два этажа и повторила стишок. Дом не возник. Ничего не возникло. Ни одна травинка на горке-пригорке не шелохнулась.

– Торопыга ты! – остудил ее пыл Маня. – Сперва надо попасть в свой гроб, притащить его на нужное место, показать По-Миру, что ты вот на этом месте уже живешь, что тебе тут комфортно. И потом потихоньку, шаг за шагом, год за годом… Ты еще в своей могиле не была, а уже хочешь дом заполучить.

Как ни крути – пора в могилу. Казя решила: хватит уже бояться, ну могила и могила, подумаешь! Своя же, не чужая…

– Есть два способа, – принялся объяснять Маня. – Один быстрый. Закрыть глаза, топнуть правой ногой, топнуть левой, сказать: «Топ, топ, хочу в свой гроб!» – и вуаля! Второй способ дольше. Надо по возможности приблизиться к месту своего захоронения, а потом… Иди за мной, нам туда.

Маня потопал вниз, к мостику, продолжая посвящать новенькую в детали второго способа. На мосту он оглянулся и замер на полуслове: Кази рядом с ним не было. На холме, на самой его макушке, высился металлический куб размерами два на два на два метра.