Кекс в большом городе
Шрифт:
– М-м-м, – закивала я.
– Вот и славно, – вздохнула бабушка, отходя от меня.
Сверло выдернулось из десны, я судорожно стала ощупывать руками внезапно переставшую болеть челюсть.
– Кто же ты будешь? – по-прежнему крайне приветливо осведомилась баба Катя. – Как звать-величать?
– Виола Тараканова, – прошептала я, боясь, что зубодробильная машина снова оживет в моем организме.
– Ну а мое имечко знаешь?
– Да.
– Откуда?
– Лидия Сергеевна сказала.
– Это кто ж такая?
– Соседка ваша по бараку
– Ах Лидка! Ну и зачем ты пожаловала? Только не ври, – покачала головой бабка Катя, – еще раз про зубы сбрешешь – и уйдешь навсегда больной, ни один врач не поможет. Очень уж я лгунов ненавижу, от них все беды.
– Я не хотела вас обманывать.
– Да ну? Чего ж про зубы наплела?
– Э… э…
– Думала, их не видно, не полезет бабка в рот, не станет там шуровать, не поймет правду.
– Э… э… э…
– Так?
– Верно, – кивнула я.
– Дурочка, – ласково укорила баба Катя, – я болезнь чувствую, часто помочь могу, но иногда не берусь, а знаешь почему?
– Нет.
– Каждому человеку Господь свой крест определил, если лечить возьмусь, то божью волю порушу. Создатель, допустим, для Вани страдания заготовил, думал, тот помается и через это умным станет, и тут я со своими травками. И что? Испортила божью волю, на чью голову гнев упадет? Уж не на Ваньку, на бабушку ляжет. А на мне и так грехов как на собаке репьев, лишний ни к чему. Ты вот, ежели заболела, не рыдай, а подумай, с какого размышления тебе Господь милость оказал, ну почему недуг послал?
– Хороша милость! – воскликнула я. – Что вы такое говорите? Кого радует от боли мучиться и по больницам мотаться!
– Эхма, – тяжело вздохнула баба Катя, – не с той стороны глядишь. Давай по-простому объясню. Вот пьет мой сосед и жену бьет, хорошо это?
– Нет, конечно.
– Сам он того понять не может: если всю жизнь так протянет, то совсем душу загубит. Вот Господь ему и насылает болезнь, чтобы одумался. Если он разберется что к чему, долго проживет еще, а не дойдет до пьяницы, так и помрет скоро, сгниет заживо, спасибо богу за мягкосердие.
– С ума сойти! Ну и доброта!
– Глупая ты, чем раньше он уберется, тем меньше нагрешит!
– Пусть так, – ввязалась я в теологический спор, – с алкоголиками еще худо-бедно понятно, а дети-то за что болеют, самые маленькие?
– Это их родителям наказание.
– Ладно, – кивнула я, – только если следовать вашей логике, то получается, что все врачи грешники?
– Верно, – кивнула бабка, – толку от них нет! Лечат, лечат, режут, штопают, глядь, больной помер.
– Но многие выздоравливают!
– Знаешь почему?
– Нет.
– Все лишь от самого человека зависит, – объяснила старуха, – вот заболел он, сел и задумался: за что? Где не так поступил? Может, неверно живу? Для другого меня Господь предназначил. Если хочу еще по земле ходить, надо измениться.
– Но каким образом и в какую сторону?
– А вот это каждый должен решить сам, – усмехнулась баба Катя, – я лишь подтолкнуть могу. Вот
Глянула я на него и отвечаю:
«Долларов не беру, вот конфетки люблю, грешна. Спрячь купюры-то! Если возьмусь, то так просто».
А он затрясся весь, заорал:
«Мне бесплатно не надо, без денег ничего путного не будет».
И как такому втолковать, что его путь на земле другой был? Ему бы при храме прислуживать, смиренно, ан нет, гордыня жрет. Ну и что? Поверит он мне? Раздаст богатство, уйдет? Схимником станет? В келье запрется? Никогда. Значит, судьба ему помереть! Или вот вчера Юркина жена из пятой квартиры прибежала! Слезы, сопли, ребенок у нее обезножел, на велосипеде катался, упал, позвонок сломал, беда! Плачет, рыдает: «Беги, баба Катя, ты вправлять умеешь». И что я ей скажу? Для начала на мужа глянь: сидит дома, всем довольный, гладкий да румяный, до двух дня работает, потом у телевизора храпит. А между прочим, в нем талант зарыт, великим актером мог стать! Людям радость и смех приносить. Но не вышло, вот отчего сын и пострадал. И поверит она мне? Велит добытчику в Москву ехать и на подмостки лезть? Променяет сытую жизнь на ерунду? Изменится? Нет, не случится такого, лежать парню недвижимым. То-то и оно, все в мире к тебе самой стекается. Так зачем явилась?
– Знаете ли вы женщину по имени Лера? – решила я задать бабе Кате откровенный вопрос.
– Может, да, а может, нет. Ко мне многие ходят.
– Ее фамилия Опара.
– Квашня, – усмехнулась баба Катя.
– Нет, Опара, – машинально поправила я старушку.
– Квашней знакомые кликали, больно толста была.
– Так вы с ней встречались?
– Случалось, только звали Квашню Настей.
– Ой, бабушка Анастасия!
– Что ж, и так подходит.
– Дайте мне ее координаты.
Баба Катя никак не отреагировала на просьбу. Решив, что моя собеседница не поняла заковыристое слово «координаты», я задала вопрос по-иному:
– Адрес Опары подскажите!
Старушка ткнула в сторону занавешенного окна.
– Иди до конца улицы, под горку спустись и найдешь.
– Номер дома какой?
– Нет его.
– Не поняла.
– Кладбище там, большое, испокон веку со всех ближайших поселков покойников туда тянут. Умерла Опара.
– Анастасия?
– Да.
– А внучка, внучка где?
– Вот этого не сообщу, уж и не знаю, имелась ли она у нее, когда я с Настей знакома была, та… в общем, ступай домой.
– Может, припомните, где она до кончины жила?
– Зачем тебе?
– Понимаете, – забубнила я, – мне очень надо найти того, кто сумеет о Лере рассказать, похоже, к ней все нити тянутся.
– Зачем тебе? – спокойно повторила вопрос старуха.
– Ну… от этой информации зависит, сумею ли я найти убийцу Ереминых и того, кто хотел уничтожить Луизу! Вот странность! Ее тоже с язвой в клинику привезли, как и сестру!