Кельты анфас и в профиль
Шрифт:
Но худо ли, бедно, дело было завершено. В Санкт-Петербурге никто не мог проверить, насколько перевод соответствует оригиналу. Тем не менее составители словаря проявили бдительность и при наличии нескольких вариантов перевода приводили их все. Так, слово «Бог» имеет два варианта перевода (пусть даже записанных кириллицей), что, по-видимому, отражает разночтение между списками.
Вероятно, точно так же переводились слова и на другие языки. Но все же для того времени это отличная работа: была создана огромная база данных, которая позволила сравнивать языки, делать выводы об их близком или далеком родстве.
Итак, особое поручение выполнено.
Словарь получился весьма неудобным в обращении даже для тех, кто владеет русским языком в совершенстве. А если к тому же учесть, что огромная часть материала собиралась так же, как и бретонская, по принципу испорченного телефона людьми, весьма далекими от исследовательской деятельности, то на сегодняшний день его научная ценность стремится к нулю. Он интересен нам лишь как документ эпохи, когда знаний накопилось столько, что их стало необходимо свести воедино и разложить по полочкам. Просвещение, в том числе и русское, стремилось осветить все уголки мира, даже наименее известные.
Но как бы там ни было, бретонцам и по сей день греет душу то, что их язык занял подобающее ему место в «словаре всех языков» и тем самым был поставлен на одну доску с «большими» европейскими языками. В конце XVIII столетия к этому маленькому скромному языку вновь, как в ту пору, когда он был языком могучего королевства, пришла мировая известность. А потом…
Потом произошла революция, которую принято называть Великой французской. Бретань превратилась в одного из главных врагов революции, а бретонский — в орудие этого врага. Через некоторое время враг был разгромлен, и его орудие подлежало уничтожению. Революционеры по-своему понимали идею просвещения: интересоваться нижнебретонским наречием стало опасно. Впрочем, в далекой России исследования продолжаются и по сей день…
Глава 28, последняя. Каждый ищет своих кельтов
Эпоха Екатерины Великой была знаменательной не только для российской истории. В 1760 году читающая публика Европы заново открыла для себя кельтов — своих соседей, таких близких и таких незнакомых. Вышел в свет сборник «Оссиановых песен» Джеймса Макферсона — литературная мистификация, каких в то время было немало, написанная по мотивам ирландского эпоса. Она поначалу была принята читающей публикой за чистую монету и породила массу восторгов.
Кельты предстали перед «цивилизованным» миром в образе наивных благородных дикарей. И при этом, конечно же, весьма загадочных. У шотландца Макферсона нашлись последователи: Йоло Моргануг (Эдвард Уильямс) в Уэльсе и Керваркер (Тэодор Эрсар де ля Виллемарке) в Бретани. Мода на кельтов распространилась, может быть, не так быстро, как в эпоху Интернета, но приняла впечатляющий размах. И, разумеется, кельтоманы уже тогда давали волю своей буйной фантазии, выдумывая таких кельтов, каких требовали эстетические запросы того времени. И эти выдуманные кельты не имели ничего общего с ирландскими, шотландскими, валлийскими или бретонскими крестьянами, к которым принято было относиться в лучшем случае со снисходительной усмешкой.
Во Франции вообще сложилась парадоксальная ситуация: кельты, то бишь древние галлы,
В начале XIX века даже была создана организация, называемая «Кельтской Академией». Целью «Академии», как гласил ее манифест, было «воссоздать историю кельтов, отыскать памятники кельтской эпохи и исследовать, обсудить и объяснить», а также «изучить и опубликовать этимологии слов всех языков на основании кельтско-бретонского, валлийского и гэльского». Последнее делалось с большим усердием и в основном за счет ложных этимологий. Так, один из, с позволения сказать, академиков, Ла Тур д'Овернь, в книге «Les origines gauloises» («Происхождение галлов») возводит название Пиренеев к бретонскому слову per «груша», а название Альп — к бретонскому all «другой» и pez «конец». И так далее, в духе Тредиаковского. Члены «Академии» к тому же разделяли задолго до них сложившееся мнение, согласно которому бретонский являлся прародителем всех языков и достался людям аж от Адама и Евы (которые были по национальности, конечно же, древними кельтами, не иначе):
«Поскольку язык кельтов не был связан ни с одним из тех языков, которые были сильны во времена Цезаря, остается заключить, что если и остались какие-либо первозданные языки, которые были внушены Богом во время построения Вавилонской башни, то кельтский или галльский есть один из этих языков, имеющий настолько же сильные доказательства своей древности, как и те другие языки, о которых мы говорили, и, следовательно, армориканский (то есть бретонский. — А. М.,)язык является одним из древнейших, насколько это возможно рассуждать о древности, если можно доказать, что он тот же язык, что и галльский», — писал Пьер де Монуар, составитель бретонской грамматики, аж в XVI столетии.
Смех смехом, но миф о том, что кельты — древний народ, обладающий вековой мудростью, оказался весьма и весьма живучим. И современные кельтоманы всех стран и народов порой выдумывают не менее ошеломляющие в своей нелепости гипотезы.
Но вернемся к истории вопроса. Мода на кельтов, вспыхнувшая в XIX веке, прошла, и кельтомания уступила место более скромной, но дотошной кельтологии — изучению языков и литературы кельтских народов. Но кельтология — удел научных работников и университетских преподавателей, результаты ее менее яркие и далеких от науки людей не впечатляют.
Кельтам пришлось ждать своего часа до 60-х годов XX века, до того самого момента, когда поколение детей-цветов открыло для себя этническую музыку. Вот тут-то кельты с их богатым музыкальным наследием оказались востребованными как никогда. Баллады деревенских бабушек городские внуки перепевали на новый лад и собирали стадионы длинноволосых поклонников. Благодаря бретонскому музыканту и энтузиасту Алану Стивеллу кельтская арфа вновь зазвучала со сцены. Загадочные кельты перестали представляться в образе благородных дикарей или отсталых крестьян и, облачившись в рубахи безумных расцветок и брюки клеш, оказались впереди планеты всей. А потом с некоторым запозданием этническая волна докатилась и до России.