Кембрия. Трилогия
Шрифт:
Снова договорились! Может быть, потому, что обращение «батюшка» стало понемногу превращаться в титул духовного наставника Кер–Сиди – так же, как «папа» стало титулом епископов Рима. Что ж, Пирр действительно неплохо прижился, пусть радуется признанию. Правда, святой отец проявил изрядный интерес, как он выразился, «к аварской девушке, называющей себя Анастасией». Предположил, что ей нужно пастырское утешение и предложил свои услуги. Немайн согласилась. Почему нет?
До самого полудня все спорилось. Даже сообщения о том, что в трактирах сегодня дерутся чаще обычного, не портят настроения. Ну, перебрали иные пива…
Не сразу. Сначала – маленький. Круглые, почти сидовские глаза августы Анастасии.
– Твой… сын?!
– Ага. Подарили! Еще летом… Назвала Владимиром. Вовка, знакомься – это тетя Настя… Она хорошая.
Потом – привычное: лоскутный ковер под боком. Веселая возня. Если смотреть на малыша, как на ровню – играть с ним интересно. Он уже не сверток, только и умеющий дышать, сосать и пачкать пеленки. Уже знает несколько слов… скорей бы их стало побольше! Немайн счастлива, как всегда, когда с маленьким занимается – но вот ушастая голова завертелась. Сида словно из морока выскочила, вспомнила о той, что пробиралась в эту комнату через целый континент, надеялась застать здесь сестру. А нашла… Кого?
– Анастасия… Мы не слишком бузим?
Базилисса сидит на постели – с низкой мебелью еще не освоилась. Руки устало сложены на коленях, смотрит сверху вниз.
– Нет… Вот уж не думала, что ты детей любишь. Маленьких.
– Как можно не любить? Они хорошие… А этот, вообще, мой!
– Странно… А, поняла. Ты для него игрушки изобретаешь.
И это тоже. Все пришлось «изобретать» из памяти. И коника–качалку, и пирамидку, и кубики – со сточенными углами. Ничего, что не сделал бы хороший столяр после нескольких минут объяснений. Вот глиняные свистульки, глиняные, обожженные в печи, ярко раскрашенные, здесь уже есть. Немайн обещала лично запеть насмерть любого, кто подарит сыну такую: по большим ушам сиды крик свистульки бьет больней, чем плеть по задубевшей спине гребца–каторжанина. Зато птички, рыбки и лошадки без свистка – сколько угодно.
Сегодня Немайн принесла сыну любимую забаву. Мешок, да не пустой: вот кого вытянет, не угадаешь. Значит, интересно! Малыш тянется, но мама прячет в мешке руку. Озорно крутанула ушами.
– А что у нас в мешочке? Пушистенькое!
Выдернула из мешка руку – на ней меховая рукавичка, только нос–бусинка пришит и усы длинные. Стоит чуть сдвинуть пальцы – усы забавно топорщатся, да и утробное мурлыканье в исполнении матери получается ласковым… Странная штука старые легенды: рычать сиде можно сколько угодно. А петь, даже колыбельные сыну – нельзя!
Маленький рад. Хлопнул в ладоши. Попробовал игрушку схватить – не вышло, зверик увернулся. Немайн хихикнула.
– А кто это? Это зверь! Скажи: зверь.
Малыш посерьезнел, глазенки изучают шерстяную рукавичку – та и рада, крутится рядом, фыркает, нюхает воздух. Смешная!
– Ну, так кто это у нас? Зверь? Скажи: зверь!
Малыш молчит. Смотрит, внимательно. Говорит:– Мама.
Немайн вздыхает. Выдергивает руку из игрушки, ставит пушистую перчатку на тряпичный ковер – мордочкой к сыну.
– А теперь кто?
– Звел!
Загребущие руки хватают игрушку… Обнимают. Ну любит
– Сестра… Прости, не получается звать тебя чужим именем.
– Зови сестрой. Можешь и младшей: тоже будет правильно!
– Опять за свое? Не выйдет, дудочки! Ты старшая, я всегда на тебя быть похожей хотела… И хочу. Ты почему на полу лежишь?
– А как с Вовкой играть? Я и так слишком часто смотрю на сына сверху вниз. Когда в кроватке качаю, когда кормлю, когда учу ходить…
– А зачем игрушка такая страшная: зверь?
– Почему страшная? Мягкая, теплая…
– Страшная! Эйра говорила, тебя оборотнем считают. Может, поэтому?
Немайн задумалась. Мягкая игрушка – изобретение сравнительно позднее. Медведей, похожих на зайцев, и зайцев, похожих на медведей породил девятнадцатый век. Тряпичные куклы водились и раньше, и будь у нее дочь, куклу бы и получила. А так… В голове уже крутился ответ, когда в дверь постучали. Явился отец Пирр, с порога начал что–то говорить. Что – Немайн не разобрала: по ушам полоснул пронзительный вопль, мимо глаз проскочило нечто смазанное, совершенно не напоминающее робкую Анастасию. Нечто врезалось в отца Пирра и со злобным рычанием – куда там «страшному» зверику – принялось святому отцу бороду вырывать!
Немайн сама разнимать не полезла. Сунуться между – с двух сторон и получить. Зато, отдав приказ, остаешься наверху. Судьей, как хранительнице правды и положено. Кроме того, когда тебя не отпихивают и не волтузят, есть время сообразить, что именно кричала сестра, и что пытается пробулькать священник. Когда самое неприятное будет позади, можно будет уставить на «простого» священника Пирра сверлящий немигающий взгляд, и поинтересоваться:
– Извольте, ваше святейшество, объяснить свое поведение.
Пирр, оказывается, целый патриарх Константинопольский, пусть и в бегах. Не самозванец: не узнай его базилисса, борода осталась бы целой. Сейчас Анастасия ходит вокруг тигрицей, цедит:
– Предатель. Изменник. Иуда!
Снова вострит когти.– Ворот распахнется. Тут мужчины есть…
Зажала ворот рукой. Вот они, особенности аварского платья. Все лишь запахнуто, скромность защищает платье–рубаха, так и у него ворот нараспашку, на легкой шнуровке. Пирр ее, видимо, оттолкнуть пытался, порвал. Не придержишь – случится то же, что грозило местными ткачихам, пока сида не подсказала как делать пуговички. А в комнате мужчины есть, и взгляды нет–нет, да проскочат мимо девичьей груди… Интересно им!
Тут Немайн поняла: ей тоже интересно. Мужская память? Ничего, в отличие от мужчин у сиды интерес невинный, и удовлетворить его легко. Будет сестра–по–должности мыться – заглянуть, спинку потереть…
Анастасия краснеет – хорошо. Можно добавить для верности:– Или ты все–таки подменыш с Родоса? А то и портовая кошка – вон как царапаешься!
– Я Анастасия Аршакуни, дочь великого Ираклия. Как и ты!
– Тогда прости недостойного служителя божия Пирра… – раздался голос «простого» священника, – как сестра твоя Августина! Прости малодушного наставника твоего…