Кембрия. Трилогия

Коваленко Владимир Эдуардович

Голоса, голоса… Если не слова, то хоть тон уловить! Короли и рыцари, аббаты и монахи, горожане, пахари с равнин, иноземные купцы и даже горцы с холмов – довольны. Хотя некоторые довольны по–злому!

– Теперь – не расплатится. Не править ей больше городом–на–холме!

Эйра хихикает. Всем застит глаза Рождественская битва, да боевая песнь, да осада Глостера… Успехи, каких сотни лет не бывало. Но они не слышали, как Майни клянет войну, как ревет в палатке у сестры на груди – и с каким удовольствием роет землю или строит машины. И верно – если бодливой корове Бог рогов не дает, кому достанутся самые острые когти и самые длинные клыки?

Книжнице, рукодельнице, певунье. Самой домашней

девочке из всех! И уж она никак не допустит, чтобы такое хозяйство, как Кер–Сиди, ушло из семьи. Немайн уже не спит. Глаза открыты, изучают потолок. Прожилок на балках не разглядеть – самое темное время ночи, неуютное даже для сидов. Сон не идет… В голове пустота. Что там может быть, когда случилось совершенно невозможное? Запах огня и воды, жажда погони, жажда крови, желание даже не вешать, резать или жечь – грызть и рвать когтями. При совершенно отрешенном сознании. Рычание, и то вышло спокойным и чуть деловитым: мол, дело есть дело, надо порвать кое–кого на клочки… не обессудьте. Но главное – память. Чья? Огонь, уголь, дым – хочется бежать, голосить дурным голосом. А еще хочется гнать добычу – летящим шагом, босой по снегу! Когда жертва завязнет или упадет от изнеможения, не спеша подойти, без гнева и пристрастия превратить чужую жизнь в свою – и сородичей. И если их, проглотов, рядом нет – лишнее спрятать на черный день, а самый сытный кусок принести домой, где ждут… Не маленький, не сестры и мать – кто–то другой, сильный, родной, понимающий. Почему хочется вести родичей за собой против великана, способного прихлопнуть тебя одним точным ударом – и знать, что он никогда не будет достаточно точен, ведь ты маленькая, но ловкая, а твое оружие острей? И почему все это появилось только сейчас? Неужели там, в темной глубине сознания, прячется дух божества, решивший занять неудобную оболочку, от которой отлетела человеческая душа? Немайн встала. Распахнула окно – слабый ветер сгоняет туман к реке, и у терпкой гари пожарища не выходит заглушить ароматы майской ночи. Вечерняя Луна уже зашла, утренняя еще не встала, влажное марево спрятало половину звезд, а оставшиеся – только для нее! – кажутся расплывчатыми болотными огоньками. Греческая императрица, возможно, нашла бы небо – свидетельством могущества и благости Господней, а темные очертания крыш и крепостных стен – мило провинциальными. Инженер двадцать первого века припомнил бы расстояния до нескольких звезд, и, быть может, порадовался бы, что сомнительное сидовское бессмертие дает ему шанс когда–нибудь взглянуть на них поближе – если работа будет выполнена верно. Древняя богиня с наслаждением втянула бы ноздрями запах своей земли, пусть не породившей ее, но признавшей, несмотря на все перемены. Слушала бы музыку шорохов, и ее вряд ли сильно бы волновало, кто там развесил звезды на небе – ей хотелось бы не летать, а петь! Немайн поняла – ей хочется петь. Петь навзрыд, плачем, разрывающим сердца, и при этом не испытывать ни ужаса, ни радости – только бесконечное уютное довольство плещущей через горло души. Порыв пришлось задавить. На смену ожиданию радости явилось холодное рассуждение. Шепот – мыслям трудней ускользнуть, если их проговаривать вслух.

– Я – не главное, что у меня есть. Маленький – важней, да! Но я – мой главный инструмент.

– Я не могу нормально работать, не зная, кто я. Сущности, кто бы они ни были, сделали больше, чем хотели и получили результат, который не просчитали. Но их интересую не я, а история – вот историю они и получат. А я должна заняться исследованием себя! Научным методом.

Оперла подбородок на сцепленные в замок руки. А петь все равно хочется! Только… вдруг и правда выйдет вред родительскому дому?

Осталось уставиться на мерцающие звезды и продолжить рассуждения.

– Итак, вопрос сформулирован. Осталось установить методику и план исследования.

2

Притихла

«Голова грифона», захлопнула все пять дверей, заслонила окна ставнями. В заезжем доме никто не спит, хотя многие делают вид. Немайн, например, и вернувшаяся из порта Эйра. Разве Анастасия задремала – но в глубокий сон забытье перейти не успело.

– Святая и вечная? – требовательный шепот. Рука на плече.

Эйлет, Дева Моста, невеста магистра оффиций… Сестра говорит, она верная и храбрая. Таких обижать нельзя, на них и стоят царства. Или республики! Республика или царство Рим – толком не разберешь. Глентуи – тоже. Царство, притворяющееся республикой, притворяющейся царством, притворяющимся республикой… Меняется количество одежек, названия должностей, даже язык: латынь вечна, но подпоркой ей может служить и греческий, и пунийский – в Карфагене, и камбрийский, и даже ирландский!

Сейчас разговор идет по–гречески, и хорошо: спросонья слова малознакомой камбрийской речи не подобрать даже для самых простых фраз.

– Что–то случилось?

Однорукая присаживается на постель.

– Нового ничего. Старого достаточно: пламя Луну задевало! Но… ты называешь себя сестрой Немайн. Потому тебе должно быть интересно поговорить с нами, ее семьей – о том, как твою и нашу сестру вытащить из неприятностей! Мы уже собрались: мама, сестры, зятья. Нет только Майни и Эйры, пусть отдыхают. И вообще, они сами попробуют выкрутиться, без помощи. Гордые… – вздохнула. Улыбнулась, – особенно Эйра.

– Хорошо, – сказала Анастасия, и принялась собираться.

Значит, набросить нижнее платье, застегнуть ворот, рукава. Быстро! Полезная штука пуговицы. Дальше – сложней, собрание тайное, от увечной воительницы особой помощи не дождешься. Раз парадное одеяние сшить не успели, придется в шелк заворачиваться. Вот тот, что надевала на королевскую свадьбу – четыре локтя в ширину, тридцать – в длину. Для начала – ровно разложить по постели. Все не войдет, но главное, чтобы в ширину влезло. Дальше…

– Ты что делаешь?

– Одеваюсь! Если я нужна для разговора о государственных делах, я и выглядеть должна императрицей. Так, здесь собираем в складки. Раз я тороплюсь, подойдут крупные, к тому же они лучше подчеркнут рисунок… Так! Пояс здесь. Хорошо. Теперь…

Самое приятное: плюхнуться на укрывающий постель шелк, прижать, где следует, резко перевернуться – раз, другой… Забыла! Ну, здесь и однорукая поможет.

– Пояс давай!

– А?

– Пояс давай, скорей. Я складки руками держу и спиной прижимаю. Ну!

Пряжка застегнута. Все, можно встать и заняться драпировкой выше пояса. Сложить вдвое, обернуть вокруг шеи – раз. Отпустить складки, тряхнуть, чтобы ткань расправилась. Пропустить полотнище за спиной, под правую руку, бросить через левое плечо. Все. Рисунок лег правильно? Вот и хорошо, а что сзади еще на добрый локоть волочится, это легко поправить, подняв лишнее и засунув за пояс.

Все. Готова! Можно идти – в ночь, в мельтешение теней. К прячущимся по углам призракам Анастасия привыкла еще на Родосе, но там их хоть по именам не знали. Стоит придержать шаг, ткнуть пальцем – сестра сестры отзывается:

– Наверное, брауни. По ночам в главный зал пробираются, пиво за постояльцами допивают. У нас их много развелось: мы угольное варим. А на портер, говорят, они даже днем приходят… А вот…

Эйра остановилась.

– Шелковинка… Пьет. Тсс! Не спугни!

Темнота зашевелилась. Неужели – шелковинки, о которых столько рассказывали? Как можно жить в доме с нечистью, с душами неупокоенными? Сестра говорила – суеверие, нет ничего. Но – вот! Как раз около миски со сливками, которую им на ночь поставили… И что толку от учебного клинка на поясе против бесплотных духов? Всего оружия – знак креста, пламя свечи да невидимый щит помазания. Шаг вперед – и тьма отступает, зато вместо чудовища от оловянной миски поднимает мордочку цвета пустынного песка фенек. Розовый язык смахивает молочные капли с блестящего носа.