Кембрия. Трилогия
Шрифт:
И догадался же Клирик предложить для повышения роста туфли на платформе! В форме толстых деревянных подошв под обычную суконную обувку. Решили проблему – получили две. Подошвы были сделаны наспех, красотой не блистали, и неизящно торчали из‑под оказавшегося вдруг слишком коротким подола. А благородным девицам пристойно показывать из‑под одежд только носки туфель… В дополнение горя, из низенькой взрослой Немайн превратилась в высокую девочку. Несмотря на римский наряд. Зрительное удлинение голени работало еще надежнее, чем завышение талии – к высокому поясу люди уже привыкли. Пришлось снова подбирать сиде одежку с чужого плеча – по увеличившемуся росту. Немайн сняла пояс, и постаралась ходить мелкими шажками, чтобы не показывать, где у нее суставы. И как раз, когда начало получаться, Кейр заметил, что надобно, мол, и дальних иноземцев
Лучше бы молчал… Глэдис сразу поинтересовалась: а что носят в Константинополе? Никто не знал, допрашивать греков‑мужчин было бессмысленно. Но женское любопытство, помноженное на кельтскую любознательность, – сила неостановимая. Один из слуг ромея показал Эйре (осьмушка золотого и немного кокетства) картину с изображением императорской семьи, которую хозяин за какой‑то надобностью таскал с собой. Той хватило полуминуты рассматривания, для того чтобы сделать подробный доклад. Все оказалось просто. За час паллу Немайн перешили в пелерину. В длинной тунике, надетой под более короткое платье, скрыв всякие формы, главная из которых – рука в лубке да на перевязи – под пелериной‑пенулой, Немайн смотрелась добропорядочной и хрупкой. Разглядывая себя в зеркало, Клирик установил, что более всего напоминает институтку начала двадцатого века. Не хватало только шляпки. Тем более, уши все время норовили выскочить, сразу придавая вид авантюрный, разбойничий и нагло‑виноватый. Примерно как у совершенно домашнего, очень изящного, с изысканным строгим вкусом хорька, застигнутого хозяином в разоренном курятнике. Или у институтки, которую классная дама застала с гусаром под кроватью, початой бутылкой коньяку и томиком Кропоткина на столе. Спас шнурок – но и после этого Эйра покачала головой и вынесла вердикт: непохоже! Римлянки заматывали голову покрывалом. А сиды, как все камбрийки, ходили простоволосыми. Даже в церковь. Скрывать волосы считалось таким же грехом, как раскрашивать лицо косметикой и гримом. В конце концов, сошлись на широкой ленте вокруг головы. Уши, по необходимости, под нее можно было спрятать или оттенить ею.
Хорошо было, когда Немайн в первый ярмарочный день вышла к семье. На дощатом полу без толкучки. Все девочки хором сказали: "Хочу такое же". И решили заняться этим при первой возможности. А «мама» Глэдис только ахнула – и повесила нос. И так выше мужа на вершок, а если еще добавить? Впрочем, она немедленно захотела пелерину с разрезами для рук. Заявила, что летом это совершенное излишество, а вот осенью‑зимой и подлиннее – выйдет гораздо удобнее и теплее плаща.
Последний штрих в образ византийки внес Клирик, нацепив патрицианский перстень. Суровым видом мутноватых граней вполне гармонировавший с идеей наряда. Возможно, если бы не некоторое знакомство с историей, не рискнул бы. Но слово патриций вызывало у него ассоциации с римлянами, да еще немного – с нобилитетом итальянских торговых городов. Сословием многочисленным, и не всегда богатым. Вот только не учел, что даже в одном языке и одной стране за считанные столетия то же самое слово может получить несколько иной смысл.
Но среди торговых рядов… Маневрировала Немайн как носорог. Завышенный центр тяжести бросал ее в самых неожиданных направлениях. С весом шестидюймового снаряда при не до конца сросшихся переломах это были именно ее проблемы! Пришлось опереться на локоть Дэффида, это было уместно и неожиданно приятно.
И вообще, приходилось признать – главную роль в веселье, что творилось на ярмарке, сыграл хозяин заезжего дома!
Еще воспоминания сестер о прошлых торжищах принесли Клирику понимание немудреной структуры торговли, и на осознание – валлийцев грабят. Беспощадно. Единственно толковым Клирик признал содержимое трюмов византийских кораблей: шелк и специи. Товары дорогие, в Уэльсе не изготовимые в принципе, позволяющие забить судно на обратный путь отбеленным льняным полотном, самым дорогим из практичных камбрийских товаров. Заодно брали черный жемчуг – едва ли не по гроссу за солид. Обмен был хоть и в пользу хитрых греков, но все таки взаимовыгоден. Мерсийцы привозили железо – но больше покупали, платя серебром. Другие торговые гости оказались сущим бедствием. Все – франки, вестготы, фризы, корнуолльцы и ирландцы – ничего полезного не привезли. Вино, ладан, оливковое масло – все то, без чего камбрийцы жили круглый
С чем и заглянул к Дэффиду на кухню. Тот возвышался над поварами и поварятами, вокруг вились облака пара и языки пламени, точились ароматы, яростно шипел стекающий в огонь жир. Ему как раз почтительно представили кастрюльку: "Специально для греков, которые римляне". Дэффид окунул туда руку.
– Вино вещь хорошая, – провозгласил он, хлопая повара по плечу, – особенно если в нем плавают телячьи почки! Но необходимо добавить дикого майорана. Тогда подойдет! Глупые люди эти африканцы! Ценят требуху, а не мясо… В чем дело, доча?
Выслушал, не перебивая. Только хмыкал изредка. Потом подвел итог:– Правильно думаешь. Сущий разбой. Но причем тут иноземцы? Их дело всегда сторона! Дело не в них. И незанятых рук у клана полно. Жителям долин зимой нечего делать! Да и в холмах работы мало. И от лишнего солида на черный день хуторяне не откажутся. Или пол дощатый настелить, вместо земляного. Или быка‑производителя прикупить… Хозяйство – такая вещь, что любые деньги сожрет, и еще попросит. Но у нас есть гильдия ткачей – с лекаревой Элейн во главе. Привилегия у них еще с римских времен. Растерзают любого, кто вздумает делать ткань на продажу, не став мастером, точнее, мастерицей, работа‑то женская. А для этого нужно три года ученичества. Работать на учительницу даром, и еще за кормежку приплачивать. Девочек в люди обычно и не отдают, так что гильдия – дело почти наследственное.
– А для себя ткать можно?
– Конечно.
– И каждая фермерская жена умеет?
– Даже озерные девы, – сообщил Дэффид, – и у них, кстати, очень хорошо получается.
При этом оставался серьезен и неулыбчив. Клирик с трудом подавил просьбу познакомить хотя бы с одной настоящей озерной. Кивнул и вернулся за стойку. Зато твердо решил во время визита к мэтру Амвросию на процедуры – уже не болезненные, а приятные, поинтересоваться у Элейн, что будет делать гильдия, если получит много сырья. Столько, сколько мастера не обработают.
Обычно Бриана разминала руку Немайн в процедурной – но на этот раз снаружи донесся шум, и мэтру Амвросию пришлось отвлечься. Четыре человека внесли на плаще пациента. Пятая придерживала окровавленную голову. Видимо, жена – поскольку ухитрялась пилить пострадавшего, пеняя ему на неосторожность, и уговаривая не шевелить головой. Иначе, мол, выпадет мозг.
Мэтр расплылся в оптимистической улыбке, как обычно перед неприятным пациентом.
– С лесов? – спросил.
– С конька.
Это был королевский проект: постоянные ярмарочные ряды и склады. Который вполне оправдался: те же римляне уже наняли один из павиллионов. Увы, строительство в средние века было занятием небезопасным. Хотя бы потому, что шлемов рабочие не носили. При всем высокородном гоноре. А человеческий череп куда менее прочен, чем большинство падающих сверху предметов. На этот раз, впрочем, вниз упал строитель – на сложенные штабелем брусья.
Сида сразу оказалась забыта, и напрочь: прокаливая круглую пилу для трепанации, мэтр изобретательно поминал худшую половину ее прежних родичей – особенно доставалось Гвину и гончим его Дикой Охоты – попутно удивляясь, почему этот олух, несмотря на мешанину из мозгов и костей на затылке не только жив, не только в сознании и разговаривает, но и не чувствует особой боли.
– Немайн, подождешь? Я отцу помогу. И тут сейчас будет неприятно… Или тебе нравится кровища?
От Немайн‑то можно и не такого ожидать. Клирик вздохнул. Вздыхать было все еще больно. Зато полезно.
– Под руками путаться не буду. Где можно подождать?
– У матери. Кстати, она тебе моего нового братика показывала?
Потенциальное зрелище Клирика не вдохновило. Лицезреть лысое, сморщенное, безмысленное существо – в чем приз? Ладно бы личинка была своя, был бы смысл убедиться, что здорова и может дожить до взрослого имаго, а чужая‑то чем интересна? Но в этом мире он оказался девушкой, а девушкам свойственно проявлять интерес к чужим детям. Так эволюция повелела – чтобы лучше ухаживали за собственными. Лично у Клирика вид красивого здорового младенца вызывал примерно те же эмоции, что и вид ящика с отборным мучным червем. Ну не любил он биотехнологии! Впрочем, хороший деловой разговор стоил небольших неудобств.