Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

Бульвер-Литтон Эдвард Джордж

Счастлив ты, крошка [180] , тебе — бескрайний простор в колыбели,Вырастешь — станет тебе тесен бескрайний мир.

— Не думаю, сэр, чтобы это было справедливо, — просто сказал Уил. Счастливая семья — это огромной широты мир для каждого человека.

Слезы навернулись на глаза Джесси; она наклонилась и поцеловала — не младенца, а колыбель.

— Уил сделал это, — сказал Джесси и, покраснев, добавила: —

Я говорю о колыбели.

180

"Счастлив ты, крошка…" — Кенелм цитирует двустишие Шиллера "Дитя в колыбели" (1795).

Время летело быстро. Пока Кенелм беседовал с Уилом и старушкой, Джесси вновь вызвали к покупателям в лавку. Кенелм был удивлен, когда оказалось, что уже прошло полчаса, и Джесси, заглянув в дверь, сказала:

— Вас ждет миссис Брэфилд.

— Прощайте, Уил! Скоро я вас опять навещу; моя мать дала мне поручение накупить у вас побольше образцов ваших изделий.

ГЛАВА III

У входа в магазин стоял щегольской кабриолет с кучером в не менее щегольской ливрее.

— Ну, мистер Чиллингли, — сказала миссис Брэфилд, — теперь моя очередь увозить вас. Садитесь-ка!

— Неужели? — пробормотал Кенелм, смотря на нее большими мечтательными глазами. — Возможно ли это?

— Вполне возможно. Садитесь же! Кучер, домой! Да, мистер Чиллингли, вы опять встречаетесь с той сумасбродной девчонкой, которую когда-то собирались высечь, что было бы ей поделом. По-настоящему мне следовало бы стыдиться, напоминая вам о себе, а между тем мне ничуть не стыдно. Напротив, я горжусь тем, что могу доказать вам, какой я стала степенней, уважаемой женщиной и, как говорит муж, доброю женой.

— Я слышал, что вы замужем всего лишь полгода, — сухо заметил Кенелм. Надеюсь, что ваш муж скажет то же и через шесть лет.

— Он скажет то же и через шестьдесят, если только мы проживем так долго.

— А сколько ему теперь?

— Тридцать восемь.

— Когда ему будет не хватать всего двух лет до столетия, он, по всей вероятности, успеет обдумать свое положение. Но к этому времени чаще всего остается слишком мало ума, чтобы вообще о чем-нибудь думать.

— Сэр, оставьте ваш иронический тон и не говорите так, будто насмехаетесь над браком, когда вы только что расстались со счастливейшей четой под солнцем, обязанной вам своим счастьем. Миссис Сомерс мне все рассказала!

— Своим счастьем — мне? Нисколько! Я помог им жениться, а они, несмотря на брачный союз, помогают друг другу быть счастливыми.

— А сами-то вы все еще не женаты?

— Слава богу — нет!

— И вы счастливы?

— Нет, я не могу быть счастлив, я животное, которое вечно недовольно.

— Так почему же вы говорите "слава богу"?

— Потому что меня утешает мысль, что я по крайней мере не делаю несчастным другого.

— А вы не думаете, что, если бы любили жену, которая платила бы вам тем же, это значило бы, что вы делаете ее несчастной?

— Наверное сказать не могу, но я еще не видел женщины,

которую мог бы полюбить как жену. И не будем больше углубляться в этот вопрос. Скажите лучше, что стало с бедной серой лошадкой?

— Благодарю вас, когда я слышала о ней в последний раз, лошадка чувствовала себя прекрасно.

— А ваш дядюшка, которому так хотелось навязать меня вам в мужья, если б только вы сами не защищались так храбро?

— Он живет все там же и женился на своей экономке. У него хватило деликатности подождать, пока я сама не вышла замуж и не ушла из дому.

Тут миссис Брэфилд заговорила очень торопливо, как все женщины, когда хотят скрыть сильное волнение. Она рассказала Кенелму, как она была несчастлива в продолжение многих недель после того, как нашла убежище у тетки; как мучила ее совесть и как угнетала мысль о своем сумасбродном поступке и ненавистное воспоминание о мистере Комптоне; как она уверяла себя, что ни за что на свете никогда не выйдет замуж! И вот совсем случайно в их места попал мистер Брэфилд и, увидев ее в церкви, пожелал быть ей представленным. С первого взгляда он ей не особенно понравился, но был так добр, так внимателен! А когда наконец он сделал ей предложение и она чистосердечно рассказала ему все, как было, о своем побеге, о своем ребяческом увлечении — о, как великодушие он благодарил ее за прямоту, которая, как он сказал, заставляет уважать ее так же сильно, как прежде любить.

— И вот с этой минуты, — докончила с горячим волнением миссис Брэфилд, — я привязалась к нему всей душой. Теперь вам все известно. Вот мы и приехали.

Кабриолет, прокатившись по широкой аллее, усыпанной гравием и окаймленной редкими, вечнозелеными деревьями, остановился у прекрасного дама с портиком со стороны фасада и длинной оранжереей с задней стороны — одного из тех домов, принадлежащих коммерсантам, в которых часто можно встретить больше комфорта и роскоши, чем во многих величественных аристократических усадьбах.

Миссис Брэфилд с явным чувством гордости повела Кенелма через красивый вестибюль, выложенный малвернскими плитками и украшенный колоннами из имитации камня, в гостиную, меблированную с большим вкусом и выходившую в большой цветник.

— Но где же мистер Брэфилд? — спросил Кенелм.

— Он уехал поездом в свою контору, но вернется задолго до обеда. Конечно, вы отобедаете с нами.

— Вы очень гостеприимны, но…

— Никаких «но», я не принимаю извинений! Пожалуйста, не бойтесь, что мы вас угостим только бараньими котлетами и рисовым пудингом. Кроме того, сегодня к двум часам у меня соберется большая компания детей, и будет весело. Ведь вы любите детей?

— Пожалуй, не очень. Но мне никогда еще не случалось как следует проверить свою склонность к этим созданиям.

— Так сегодня у вас будут широкие возможности проверить свои чувства к ним. И, кроме того, я обещаю вам показать самое очаровательное личико, какое только вы могли бы вообразить, мечтая о будущей жене.

— Надеюсь, моя будущая жена еще не родилась, — уныло произнес Кенелм, делая над собой усилие, чтобы не зевнуть, — но, во всяком случае, я останусь у вас до двух часов, так как предвкушаю, что обед будет превосходен.